Диалоги ОБ
Пятый сезон. Сентябрьские
29 сентября 2018 года
Чистый четверг. Расторгуев
Любовь АркусСусанна Баранжиева
ВидеоАудио

Катерина Гордеева: Диалог будет о человеке, вся жизнь которого была посвящена попытке разбить лед ненависти и несправедливости единственно доступным способом — способом искусства.

Быть человеком искусства — это и привилегия, и проклятие. И о том, каково это — быть кинодокументалистом в стране, где документальное кино, в общем, не самый популярный жанр, согласились сегодня разговаривать со мной Любовь Аркус и Сусанна Баранжиева. Это большая честь, и дело не во мне, а, наверное, всё-таки, в Саше.

Сусанна — сценарист всех Сашиных фильмов, ближайший друг. Как вы познакомились с Сашей?

Сусанна Баранжиева: Я работала в журнале «Литературная Армения», я приехала в Ростов, свой родной город, потому что у меня заболела мама, а потом умерла. И после её смерти я решила изменить всё в своей жизни и пришла в телекомпанию «Дон-ТР».

Саша в это время заканчивал монтаж своего первого фильма «До свидания, мальчики», это был проект на стыке игрового и документального. Первое моё впечатление о нём было такое: бежит по коридору парень, прижав к груди кассеты. Длинный-длинный коридор, в конце — монтажка, он бежит, и в руке у него сигарета, но кажется, что искры летят от него самого. Так вот он и пробежал перед моими глазами.

А потом я его увидела в редакции. Он повернулся, глянул через плечо, и я вспомнила, как мама говорила о людях: «Умеет смотреть». Вот он умел смотреть.

За первый же свой фильм он получил приз «Лучший дебют» в Екатеринбурге. Потерял деньги, потом уборщица нашла этот конверт с деньгами. Но он даже не обратил внимания, что потерял эти деньги, потому что победа эта была так дорога ему.

А у меня было чувство, что у меня наступил новый год. Впечатление от этого человека было сильнейшим, и он меня просто спас, вернул к жизни.

Сначала он от меня бегал, потому что я была таким чёрным человеком, вся в трауре, непонятно, что со мной делать, и я в дверь — он в окно. Так длилось до момента, когда я написала первый сценарий, и мы начали монтаж фильма.

Он спрашивал: «Что мы сейчас будем делать?» И я говорила. Он смеялся и делал. А потом, когда фильм у нас сложился, он сказал мне: «Мне кажется, мы никогда не расстанемся. Только я матерюсь».

И дальнейшее наше сотрудничество было одной сплошной радостью. Так было всегда, каждый новый проект — это было приключение, и мы в него бросались от всей души. А когда я его спросила, хочет ли он делать большое кино, он сказал: «Я только об этом и думаю». Я ему говорю: «В Армении живет армянский Маркес», а он открыл свой рюкзак и вынул книжку Гранта Матевосяна. И мы придумали, что будем делать кино по прозе Матевосяна. Но тут его позвал друг студенческий, Тилькин делать программу «Сегоднячко. Питер», он улетел. И мне говорили: «Слушай, пристраивайся к другому режиссёру, потому что он, конечно, не вернется».

Но я увидела в новостной программе, как один человек дарит ростовскому собору дорогую отреставрированную икону. Подумала: «Почему бы этому человеку не спонсировать кино?». Нашла его. Показала сценарий. Он был армянин, и он сказал: «Да, я дам деньги».

Я тут же позвонила Саше, и он прилетел. А ночью случилась Павловская реформа, и я поняла, что я его сорвала с места, денег, конечно, нам никто не даст, и что делать? Наутро мы сидим, смотрим друг на друга, и раздаётся звонок, и этот человек говорит: «А что вы не едете за деньгами?» Мы побежали, взяли эти деньги, отправились в Армению.

Наш оператор перво-наперво пошел в музей Параджанова, был потрясен, поражён, сказал: «Нет, Саша, нет, я ничего снимать не могу, не буду. Всё уже сделано».

К. Гордеева: Это Кечеджиян, Сусанна?

С. Баранжиева: Это Кечеджиян-старший.

К. Гордеева: Это великий ростовский оператор, совершенно невероятный.

С. Баранжиева: Уникальный абсолютно. Потом мы пришли к Гранту Матевосяну, он послушал, чего мы хотим, и говорит: «Генрих Малян снимал — провал. Андрей Битов снимал — провал. Ребята, вы поедете, у вас тоже будет провал». С таким напутствием мы от него вышли.

Но к этому времени, слава богу, на всех постах оказались мои друзья. И министр культуры, и министр обороны, и даже президент был мне знаком. В общем, нам выделили машину, мы отправились на съёмки. По дороге нас остановили, вынули нашего водителя, потому что он накануне принял по поводу Дня памяти жертв геноцида. Сказали: «Есть среди вас водитель?» Саша говорит: «Я». Кечеджиян в ужасе, говорит: «Сусанна, это безумие! Он не умеет водить, у него только-только получены права!». Саша сел за руль, и мы отправились, просто закрыв глаза, потому что по этим кручам даже опытные водители трудно проходят.

И мы приехали в это высокогорное село. И мы сняли фильм. А потом отправили Кечеджияна восвояси, а сами остались и ещё снимали. В результате мы сделали два фильма — «Путешествие в Армению» по Мандельштаму и «Твой род» по Гранту Матевосяну. И в этот год получили две статуэтки ТЭФИ за лучшую режиссуру и за лучшую операторскую работу.

Но Сашу уже интересовала Чечня. Приехал в Ростов Сагалаев вручить приз Саше собственного фонда, и был приём у губернатора. Саша подержал в руке этот приз и говорит: «Не нужны мне никакие призы, мне нужно попасть в Чечню. У нас есть сценарий». Мы уже к этому времени в новостях прочитали о таком поезде, который стоит на окраине Ханкалы и купает, и обмывает, и стирает грязь, пот и кровь войны со всей нашей российской группировки войск.

Сагалаев подумал, сказал: «Приходите завтра с утра в бизнес-класс аэропорта, и я посмотрю, что вы предлагаете». Мы показали, он посмотрел, сказал: «Я вам дам денег. Своих. Потому что все бюджеты свёрстаны, Госкино вам ничего не даст».

После этого мы долго ждали выезда, нам его не давали. Мы все документы оформили, и однажды, когда генерал Трошев пришел на прямой эфир, — был прямой эфир с Москвой, и он должен был отвечать по поводу гибели большого количества наших солдат, был тяжелый эфир, — и он вышел абсолютно удрученный. Но тут мы его поджидали и говорим: «Мы никак не можем попасть в Чечню. Все документы готовы». Он говорит «Через два часа мой личный вертолёт отправляется в Ханкалу. Если готовы, я вас возьму с собой».

У нас всё было готово. Мы оставили заявление об очередном отпуске за свой счёт без сохранения содержания. Нам никто не подписал эти бумажки, но мы улетели. И так началась наша первая командировка в Чечню.

К. Гордеева: Я на секундочку вас перебью, Сусанна. Результатом всего этого стал фильм «Чистый четверг», который Сокуров считает одним из самых великих документальных фильмов в России.

С. Баранжиева: Уникальность этого фильма была в том, что мы его снимали на плёнку «Кодак». Представьте, в условиях войны мы заправляли плёнку! И, в принципе, это было сложно, но возможно, если у тебя классный оператор, и вы нацелены на какую-то сумасшедшую работу.

Мы шли колонной, мы падали с вертолётом, потому что заправка масла была сделана неправильно, и не задраены были люки. Мы возвращались, как люди, которые набрали таких впечатлений и таких знаний про войну…

Но этого было мало: нам нужно было отправиться во второй раз. После первой командировки нас уволили из телекомпании, потому что наши заявления не были подписаны. Мы создали свою студию с Сашей и снова отправились на съёмки.

Наш звукорежиссёр терял сознание после перестрелки. Саша делал ему искусственное дыхание, бежал во время комендантского часа в медсанчасть, когда его могли вообще пристрелить, потому что всякая движущаяся цель была поводом открыть огонь. И Сашино воодушевление по поводу того, что мы вынимаем самую сердцевину событий, было огромно. И люди, которые с ним были, все были старше Саши. И Кечеджиян перед второй поездкой говорит: «Сусанна, ну, это безумие. Он мальчишка. Давай же не поедем! Это же смертельно опасно».

И мы отправились снова, и сняли это кино. А после того, как стало ясно, что денег нам не хватает, Саша перевёл это всё в цифру и собрал в цифровом варианте фильм. И этот фильм получил главный приз в Париже на фестивале Cinéma du Réel, и мы расплатились с Сагалаевым. Потом он был признан лучшим восточноевропейским фильмом, потом он получил ещё кучу всяких призов, показывали его в Сенате американском. Но самое главное: мы знали, что мы соответствуем своей профессии. Мы не спрятались и не убежали от событий. И так было всегда. Когда американцы бомбили Белград, мы стояли на поле, готовые лететь вместе с нашими казаками, потому что хотели знать, что там происходит. Нас не взяли, но мы были готовы.

К. Гордеева: Я всё-таки Любу спрошу. Люба, как фильм «Чистый четверг» попал в Питер, как ты его увидела и какое на тебя это произвело впечатление?

Любовь Аркус: Мы делали номер про документальное кино. Его тогда можно было увидеть только на документальных фестивалях, а я вообще не ездила на фестивали, потому что у меня не было времени и возможности — у «Сеанса» никогда не было на это денег. Поэтому я старалась узнать, кто умный поехал, чтобы написал текст.

Но тут мы решили делать номер. Уже появились такие диски, если вы помните, и по моей просьбе отборщики разных документальных фестивалей стали присылать нам эти фильмы, и мы стали их смотреть. И вдруг я увидела фильм «Чистый четверг».

Вообще-то, пока я смотрела — не «Чистый четверг», а весь вал документального кино, — у меня было какое-то тоскливое чувство. Впечатление было не очень хорошее. Потому что бóльшая часть фильмов в этот период, в середине нулевых годов...

К. Гордеева: Всё унылое?

Л. Аркус: Унылое, да. Причём такое высокомерно-унылое. То есть я вам буду делать уныло, а вы терпите, потому что это большое искусство. А при этом энергии нет, смысла нет, а есть унылость. Я этого очень не люблю. И вдруг — «Чистый четверг». Я просто чуть с ума не сошла, думаю: «Кто это?» Смотрю фамилию: Расторгуев.

Начинаю, значит, названивать: «Кто этот человек?» Говорят: «Режиссёр из Ростова. Молодой». Я говорю: «Круто. А чего никто не мигнул, не махнул, не сказал, что такой человек появился?». Я быстро этот диск Сокурову передала. Сокуров мне звонит и говорит: «Дай мне его телефон — я хочу ему позвонить. А что ты о нём знаешь?» Я говорю: «Я знаю, что он в Ростове и в жопе в данный момент — без работы, без денег. А фильм гениальный». Саша говорит: «Гениальный — это не то слово. Достань мне его телефон, я сейчас же ему позвоню, и мы будем что-то делать». Ну, я для того ему диск и передала, потому что он такой человек — «надо что-то делать».

Я достала телефон. Дальше мне перезванивает Саша и совершенно упавшим голосом говорит: «Я ему дозвонился. Я говорю: “Здравствуйте, это Сокуров. Я посмотрел ваш фильм, это гениальный фильм. Я бы хотел с вами поговорить”». А он мне, знаешь, что сказал?». Я говорю: «Что?». — «А он мне сказал: “Я сплю. Я сейчас не могу с вами разговаривать”».

К. Гордеева: Так. А познакомились-то вы как, Люба? Он проснулся?

Л. Аркус: Ну, в общем, это было первое знакомство. У меня отшибло. Я подумала для себя так: я всю жизнь провела рядом с Алексеем Юрьевичем Германом, у него был непростой характер, хоть он меня и очень сильно любил. С другой стороны — Александр Николаевич. Надо ещё знать, что они периодически ссорятся и при этом требуют, чтобы я приняла чью-то сторону. А я ничью сторону принимать не могла, потому что я их обоих очень любила — одного совсем старшего товарища возраста моего папы, а другого тоже на 10 лет старше. Но ещё третий был человек по имени Балабанов, тоже не карамель и не барбарис. Я подумала: я свою карму по гениям уже выполнила, поэтому, если человек Сокурову отвечает, что он спит и не может с ним разговаривать, то, наверное, я тоже не буду ему звонить.

Но прошло два года, наверное, уже «Дикий, дикий пляж» был. И первый раз я сама проводила съёмки даже не как режиссёр, а как продюсер, который делал продюсерскую версию фильма своего ученика. Мы снимали это с оператором Пашей Костомаровым, и, поскольку денег не было вообще и на гостинцу тоже, то Паша у меня жил. И он мне вечером за чаепитием говорит: «А как это вообще возможно, чтобы лучший журнал в стране не занимался Расторгуевым вплотную? Как ты вообще можешь с ним не быть знакомой?» Ну, я ему рассказала. Он говорит: «Да ну, говно-вопрос. Ну, мало ли что, ну, такой человек. Давай, — говорит, — я тебя с ним познакомлю». И набрал номер. И это была, я как сейчас помню, первая декада декабря 2007 года. И с этого момента мы с Сашей разговаривали по телефону ближайшие полгода каждый божий день. И он несколько раз приезжал в Петербург. Первый раз я пригласила его с Сусанной, а потом он приезжал уже один. Ну, дальше огромная история.

Я могу сказать, что меня бог друзьями не обидел, у меня их очень много. Они у меня как-то сохраняются за жизнь: ещё школьные, потом институтские, потом аутисты — новый круг друзей. И много близких друзей. Но мы с Сашей...

Был у нас с ним один разговор, который даже опубликован. Я чего-то там формулировала в ответ на его гениальные... Он же как скажет, так как золотом высечет, но я тоже старалась, и чего-то мы как-то формулировали, в чём разница между близостью, близким человеком и родным человеком. А когда его не стало, я поняла, что разница такая: что близких-близких, самых близких друзей у меня много, а роднее — не было. Роднее не было человека, с которым была связь по всей поверхности души. И знаете, как? Вот по всей поверхности. И там, где хорошо, — там очень хорошо. А там, где плохо, — там совсем плохо. А там, где ты не понимаешь, что, — ты совсем не понимаешь. То есть это абсолютная бескомпромиссная связь, которую, вообще-то говоря, было довольно трудно выдерживать, потому что компромиссов не было, пленных не брали. Если что хотели сказать, говорили так, что можно было упасть. Но если тебе было плохо, утешали так, что тебе становилось уже не плохо. То есть всё было, я не скажу, на сто один, я скажу, на сто процентов. И это, конечно, абсолютно неповторимо.

То, что я сейчас сказала, — это так, мемуарчик, это меня касается, но просто мне иначе Сашу не объяснить. А потом, когда Сусанна ещё что-нибудь замечательное расскажет, я расскажу, что это значило для нашего кинематографа.

К. Гордеева: Сусанна, если я не ошибаюсь, это же сашина фраза, что «правда — это бог свободного человека»?

С. Баранжиева: Нет, это фраза Толстого, но второй фильм после «Чистого четверга» мы сделали таким образом: много материала оставалось после первого фильма, мы решили частично его использовать и сделали фильм после «Чистого четверга». Но в Госкино было условие — не сохранять язык пацанов. А язык пацанов был матерный. И вот поверх этого языка войны ложился текст Толстого и «Севастопольских рассказов», прочитанный Сашей. Нам предлагали стереть нынешнюю лексику и оставить только толстовскую. Саша не согласился и подписал этот фильм «Я. Иванов», и в таком виде этот фильм и существует.

После «Чистого четверга» к нам приезжали ребята, которые демобилизовались. Дважды был капитан в Ростове. И по жизни со всеми героями, которых мы снимали, мы уже не расставались. Это было сашино свойство — не терять людей. Однажды человек соприкасался с ним и уже никогда не забывал его, и не оставлял для себя этой двери закрытой.

К. Гордеева: А как это получалось? Я всякий раз смотрела на героев фильма, например, «Дикий, дикий пляж» и всегда думала о том, что, господи, а как они потом встречаются с Расторгуевым, который всё это снял?

С. Баранжиева: Они не только встречаются, они пишут письма, они звонят и предлагают встретиться в каком-нибудь третьем месте, где возможно.

К. Гордеева: То есть обиженных не было?

С. Баранжиева: Нет. Обиженных не было и оставленных не было. И даже этот депутат умудрился надеяться, что отношения человеческие есть. Это невероятное свойство Саши — он жил со всеми так, что ему ни с кем не тесно и ни один человек не лишний.

Вот целый пляж. Мы целый месяц ходили по пляжу, ничего не снимая, просто ставили камеру, поворачивали её туда-сюда, перебирались из одной палатки в другую и в результате стали такими же жителями пляжа, как и все остальные. И только после этого началась съёмка, и она уже была абсолютно свободной.

Помимо того, что происходило на пляже, он ещё предлагал свои провокации, например, девчонке, которая когда-то была взята парнем с панели, а потом стала его девушкой навсегда. Я этой девчонке сказала, что, когда она засыпает, этот её парень уходит к официантке, — это было сашино требование. Я говорю: «Саша, ну как это возможно сказать?» Он говорит: «Надо, Сусанна, надо сказать. Надо увидеть, что она будет делать и что с ними произойдет потом». И я сказала.

А потом была любовная сцена, которая навсегда врезается в память. Она так на меня посмотрела, она так горько на меня посмотрела, отвернулась от меня, и её догнал этот парень, и была снята абсолютно гениальная любовная сцена.

Саша делал больно для того, чтобы осветить новым светом происходящее. И он это понимал, и он шёл на эти обострения. И люди потом видели и тоже понимали.

У нас герой фильма «Я тебя люблю» по прошествии восьми лет говорит: «Я раньше думал, что это просто какие-то свёрстанные обрывки и обрезки нашей жизни, а теперь я понимаю, как всё логично. И я понимаю, что это целая история нашей жизни».

К. Гордеева: Я помню, что в самом начале людьми, скажем, не очень подготовленными, — да и подготовленными тоже — то, что привнёс Расторгуев в документальное кино, воспринималось в штыки. В чём только его не обвиняли! А что это было для кино?

Л. Аркус: Мне ужасно трудно про это говорить, потому что вообще-то это предмет даже не киноведческой книги, не статьи — это предмет серьёзнейшего романа или фильма. Вот я сейчас слушаю и думаю: очень страшно упрощать.

Мне даже трудно сидеть. Если говорить, что делал Саша на съёмках «Дикого пляжа», — я этого, допустим, не знала, когда я смотрела фильм, а когда я об этом узнавала уже после знакомства с ним, я хотела его просто убить. Я вообще не понимала, у нас были чуть ли не драки, пока я не поняла одной вещи.

Я сейчас попытаюсь сказать — вы меня, пожалуйста, попытайтесь понять.

Помните, я говорила о том, как я смотрела эти фильмы победителей документальных фестивалей в Мангейме, в Лейпциге, в Амстердаме, у нас в России, в Екатеринбурге? «Имитация» — это самое правильное слово для абсолютного большинства, ну, за исключением Дворцевого, Косаковского — я не буду сейчас называть все исключения, потому что боюсь кого-то не назвать, и будет неправильно, но этих исключений было не много. А в целом это не только нас касалось, это вообще было мировое явление. Это был какой-то праздник имитации, когда языка, общего с реальностью, нет, и когда люди научаются делать как бы упаковку для того, чтобы имитировать авторский взгляд, публицистический взгляд. Авторский взгляд — это значит, всё уныло. Публицистический взгляд — это значит, что всё остро. Ну и далее.

Саша и имитация, Саша и фальшь, Саша и что-то, что не хочет дойти до самого-самого-самого, до ядра — это несовместимые вещи. То, что он делал, было его, как я потом понимала, потому что я бы, конечно, поссорилась с ним. Но я с ним не поссорилась никогда больше, чем на несколько часов. Ну, иногда на несколько дней.

Он однажды Шавловскому написал эсэмэску, а Шавловский ему пишет: «Саша, я вас оставил три часа назад. Ни тебя, ни её. Где вы? Что произошло?» Ответ: «Она меня назвала лысой обезьяной и очень сильно побила. Теперь сижу и жду, когда появится». Ну, я, конечно, появилась.

К. Гордеева: Даже я от вас всё время слышала: «Я поругался с Любкой. Ты знаешь, всю ночь ругались. Так поругались!». И звонишь Аркус, она говорит: «Мы поругались с Расторгуевым. Да слушай, да вообще! Его невозможно... Он такой...» Ну, я живу в реальности, что они поссорились, а они через пару дней говорят: «Слушай, встречался тут с Аркус. Мы так интересно поговорили, она мне такой совет дала...». Я говорю: «Так вы ж поссорились?» — «Да не, ну слушай...»

Л. Аркус: Мы ссорились сначала как раз из-за отношений с героями с этими провокациями, потому что я не могла это принять, я вам честно скажу. А потом, когда я поняла, что он делал и почему он так делал... И ведь результат-то был гениальный, и люди не пострадали. Это какое-то чудо. Другое дело, что это нельзя экстраполировать, нельзя сказать, что есть такой метод.

К. Гордеева: Да, не повторяйте!

Л. Аркус: Потому что в других руках это будет лютый ад — можно сломать человеку жизнь, всё что угодно. Нужно иметь этот запас Сашиной огромности, чтобы так рисковать.

Другое дело, мне кажется, что уже в тот момент, когда он вошел первый раз в мой дом, он устал от этого. Он уже понимал, что у него нет сил на повторение такого. Он действительно был готов к большому кино, но это уже другая история.

С. Баранжиева: Часто спрашивают: «Как вам удавалось так близко подойти к героям?» И, наверное, у Саши очень низок порог боли, если он умеет снимать так сокровенно.

К. Гордеева: Низок или высок? В смысле, получается, как будто бы ему не больно.

С. Баранжиева: Вообще никакого порога между героем и Сашей не было. Это была одна территория жизни. Наши герои и мы — это одна поверхность жизни.

Нашу героиню Юльку из фильма «Мамочки» мы привезли в роддом — её не принимают. Она полубомжиха, и никогда её не видели врачи, и нормальная больница её принять не может. Что делает Саша? Мгновенно переодевается, становится медбратом и делает все необходимые манипуляции для того, чтобы её приняли. И уже через 40 минут, приняв её в больницу, Саше делают предложение: «Не хотели бы вы у нас работать?».

Саша умел освоить любое пространство. Теперь, говорят, Сашу называют журналистом в этой группе, вылетевшей в ЦАР. Его называют журналистом, а он великий режиссёр. Но Саша не был бы в обиде: он принял бы любую работу, если бы она продвинула его к деланию кино. И не было у него возможности отказаться от такой истории, которая его продвигала в зону неведомого. Каждый новый фильм расширял эту территорию возможного. Это было всё время освоением незнакомого пространства.

К. Гордеева: Саша, который был сложным, очень большим человеком и огромным режиссёром, насколько он с этой своей одарённостью был востребован? Насколько много у него было работы? Как много людей хотели бы дать ему денег на фильм? Насколько вообще он был востребован в своё время?

С. Баранжиева: Когда Саша погиб, мы стали думать, что можем сделать в память о Саше. И Паша Костомаров говорит: «Сусанна, нужно повесить мемориальные доски на тех организациях и предприятиях, которые Сашу увольняли». Раз за разом его увольняли. Из телекомпании «Дон-ТР» нас уволили — это была первая история, потом начались московские истории, и закончилось это увольнением с радиостанции «Свобода».

И везде он оказывался свободнее самой верхней планки. С Первого канала его уволили после того, как он уже сделал 42 серии фильмов «Вот она я». Его уволили, при этом продюсер говорит: «Саша, умоляю тебя! Я подниму тебе зарплату, не уходи». После этого Саша сделал ещё 38 серий... 80 серий было сделано на Первом канале! «Пляжа» было сделано пять серий, это пять с половиной часов видео. Канал ТНТ принял все пять серий на ура, и ни разу не показал.

Я надеюсь на два чуда после этого страшного события. Первое, что фильмы Саши дойдут до зрителя. Делая кино для людей, он так и не дождался широкого показа наших фильмов. А второе, — я надеюсь, что господь управит, и эти черные люди, убившие ребят, убившие Сашу, будут выявлены.

К. Гордеева: Люба, о востребованности: насколько Саша был нужен своему времени?

Л. Аркус: Я вот тут сижу, копаюсь в своем телефоне, произвожу на вас дурацкое впечатление.

К. Гордеева: Я вижу, ты не переписываешься, а что-то ищешь.

Л. Аркус: Я ищу, а оно опять пропадает. У Саши было гениальное свойство — у него любая эсэмэска была произведением искусства. Чистая правда!

Я сейчас буду делать книжку и очень прошу всех, кто переписывался с ним, кому не жалко, у кого лежит душа, это отдать. Я кусочек прочту, ладно?

Я начинаю с середины, потому что это эсэмэска примерно на 20 экранов. «Но как только ты договорился с диспетчером своего театра, что умрешь не сегодня, вот, мгновенно срывается дверь и выбивает зубы, потом тебя вообще съедят бомжи. Короче, лучше согласиться, что живешь в Дании XI века и знать свой конец, чем быть в Вероне, ждать легкой развязки и умереть некрасиво, сначала от удивления. И вот главное: учитель — это же не научил тебя в шахматы играть, а это рассказал тебе 36 маршрутов трагедии за границу мира и помог не бояться. Помог нащупать абсурд чужих схем, нашел в них прореху смехом, дал передышку». Пропускаю. «Твой личный индивидуальный, специально подобранный под цвет глаз яд с привкусом твоих снов и воспоминаний, оргазмом и головокружением от страха, то есть вот же оно, мстящее счастье. Наверное, это просто физика типа равновесия диссипативных структур и т.д. А вообще-то это же просто гигиена. Хочешь жить и чтобы трагедии не меняли твои планы, заведи попугая и, Саша, иди спать. Хочешь счастья — умри».

У меня таких эсэмэсок очень много, это примерно десятая часть одной. Но я её прочитала, чтобы Сашин голос здесь был всё-таки. Это одна из последних.

Тут многие дискутировали, зачем он туда поехал. Если бы я знала, что он туда поехал, если бы Сусанна знала, я думаю, что и она, и я, мы бы прилетели на самолете и повисли бы на этих...

С. Баранжиева: ...на лопастях.

Л. Аркус: На лопастях, да. Я просто не знала, я вообще первый раз услышала слово «ЦАР», и я никогда не знала, что такое... Как она называется, ЧП Вагнер?

К. Гордеева: ЧВК Вагнер.

Л. Аркус: Да, да. Я страшно далека от политики.

К. Гордеева: Теперь уже ЧВК «Патриот».

Л. Аркус: Я просто не понимала, что это такое. Я узнала об этом, находясь в Лондоне у своего другого дружка, не менее сумасшедшего человека Илюши Хржановского, и я, конечно, потребовала немедленно билет домой. Меня отвезли в квартиру, мне позвонил Илюша, стал меня утешать, как мог. И я кричала ему «Зачем?! Зачем он туда поехал?! Они не дали ему охрану! — кричала я. — Они не дали ему ничего!». А он сказал: «Послушай, если бы ему дали даже 150 тысяч охран, ехать в это место, к ЧВК «Вагнер» — это человек подписал себе самоубийство просто в первую же минуту».

А слово «зачем»… Знаете, особенно оскорбительно, что он туда поехал «за деньгами». Вообще Саша и деньги — это вещи абсолютно несовместные.

Вторая удивительность, что он туда поехал, потому что опасно. Это тоже неправда — Саша не человек этих поверхностных острых ощущений. Саша ехал туда, где он чуял кино.

Я не знаю, чуял ли он там кино. Что-то у меня такое чувство, что нет. Я говорила с ним буквально за день до его отлёта, и я не чувствовала в его голосе того, что бывало с ним накануне какого-то прорыва, а он каждое начало съёмок воспринимал как начало прорыва. У него не было такого голоса.

Я думаю, что вопрос «зачем?» — неправильный. Я думаю, что вопрос «почему?» — правильный. Почему Саша туда поехал? Я думаю, что он поехал туда потому, что ему не было места на этой земле. Что это всё никому не было нужно — эта огромность дара, огромность, с которой даже находиться рядом было и страшно, и счастливо, и невыносимо, и так хорошо, как просто никогда не бывает.

Но это никто не мог уместить, этого никто не мог унести с собой. Это никто не мог применить никуда, ему просто не было места. И я думаю, что это касается, конечно, особенностей Саши, но это касается ещё и любого настоящего режиссёра сегодня, потому что упаковка и формат означают способность уместить свои габариты, так сказать, их подкрутить, подрихтовать под то, что даёт как бы функционирование.

Это было невозможно. Я думаю, что он очень долго боролся. Я сейчас даже удивляюсь, как долго он боролся и как долго у него хватало сил бороться. Ну и всё.

С. Баранжиева: Знаете, впервые он упомянул об Африке, наверное, с полгода назад. Он мне сказал: «Сусанна, знаешь, в центре Африки затевается новая Сирия». Я подумала, что это политическая новость. Прошло ещё некоторое время, и он мне сказал: «Сусанна, знаешь... — и называет имя. — Этот парень, наш знакомый, он собирается наёмником в Африку», — сказал и забылось.

А вот последние 20 дней он мне стал присылать эсэмэски, перепосты разных событий в стране. Это были безобразия власти, это были страшные преступления, которые творятся в тюрьмах, это был Сенцов, это было насилие в детских домах. Каждые 20 минут я получала перепост. Он превратился просто в какой-то кипящий котёл.

Я ему говорю: «Саша, ты вообще не спишь, ты подорвёшь себе здоровье. Что ты делаешь?». Делает паузу 5-7 минут, и новые перепосты. И в какое-то время он стал скрывать то, что делает. Он мне позвонил однажды и сказал: «Я еду в Донбасс». Я говорю: «Я против. Но если ты едешь, я с тобой». Перезванивает, говорит: «Я лечу в Красноярск». Потом снова звонит и говорит: «Сусанна, ты можешь приехать в парк Островского в Ростове?» Я говорю: «А что там?» Он говорит: «Я и Киселёв, мы прилетели». И я мчусь туда, мы встречаемся. И в итоге я узнаю, что он был на Донбассе, и он там был пару раз, и был на передовой.

И в какой-то момент он стал скрывать такого сорта командировки. И об этой командировке я узнала в ночь близко к полуночи, 27-го числа. Он мне звонит и говорит: «Сусанна, утром я лечу в Африку». Я говорю: «Ты с ума сошел. Как это? Вчера мы с тобой разговаривали, не было никакой Африки, а сейчас ты мне объявляешь, что летишь в Африку?». Он говорит: «Ну, помнишь, как мы полетели в Индию? Наш оператор Кечеджиян отказался за день до вылета в Индию, и с нами полетел Макс Дроздов. Вот, так же, — говорит, — и я заменил слетевшего из командировки человека». «А что там?» — спрашиваю. Говорит: «Лечу в Марокко, будем снимать что-то вроде рекламного фильма». Я даже обрадовалась, потому что подумала, что немного он успокоится, что это такое сафари.

А в этой командировке мы переписывались. И он присылал мне эсэмэски абсолютно удручённым. И в какой-то момент он мне прислал одну единственную соответствующую его духу эсэмэску. Он написал: «Мир прекрасен в его идиотском разнообразии». Это было на второй день. Первый день — «Приземлились». Второй день: «Вся логистика никуда не годится, нас арестовали, пришлось давать взятку, отель, в котором мы остановились, хуже, чем в Индии между неумирающим дедом и придорожным общежитием». Дважды он мне звонил, и оба раза звонки срывались. Я ему звонила, он пишет, что «говорить не могу, пишите».

В последний день он написал мне последнюю эсэмэску в 13: 50. В 13: 51 я ему ответила, но её уже он не прочитал и на все последующие не ответил. Это было 30-е июля, и в ночь они погибли.

Я его спрашивала «А что там в Бамбари?». Он говорит: «Не знаю».

Из этой поездки слетели четыре человека. По поводу одного из них, оператора, Саша сам звонил девушке этого оператора и говорил: «Отговори его, Маша. Это очень опасная поездка». О другом он пишет Коняхину — это человек, который возглавлял ЦУР, — он пишет: «Миши нет, он уходит на сериал». И так четыре человека, все ушли, и по поводу каждого Саша радовался. Сам не свернул и не остановился, во-первых, потому что он в принципе был из людей, которые не могут отвернуться.

Я вам расскажу историю, которую я наблюдала в одной из первых командировок. Мы были в селе. Мчится такая, вся в пене лошадь по дороге. А следом за ней мчится жеребец, и ещё он в упряжи. Просто страшно, пыль. Все отлетели к плетням, спрятались в кустах. Саша как стоял так и стоял.

После того, как всё это рассеялось, я его увидела абсолютно белым, как полотно, но он не свернул. И вообще, его свойство — не бояться.

К. Гордеева: Я вижу, что в зале остались те же люди, которые слышали и разговор про Орхана. До наших сегодняшних встреч и этих двух разговоров, которые для меня были чрезвычайно важными, я все всё время думала о том, что связывало этих людей. Я никак не могла себе представить ситуацию, в которой Саша и Орхан окажутся вместе — это очень разные люди. И вдруг я сейчас поняла, что и про одного Тимур и Вася говорили, и сейчас вы говорите про другого, как ни странно, одно и то же — что никому этого не сделать, а ему можно, и у него получалось. Все боялись, а он не боялся и шёл.

Как по-цветаевски, «с этой безмерностью в мире мер», да? И эти люди, которые не по размеру времени, оказались в этом времени неуместны.

Это не очень оптимистическая точка, но жизнь вообще не очень веселая штука. Спасибо большое.

Все Диалоги ОБ
:::