Николай Солодников: Добрый день, друзья!

Мы продолжаем наши январские «Диалоги», которые проводим по традиции в «Подписных изданиях».

Юбилейный у нас сезон - десять лет мы уже делаем «Диалоги». Десять лет! Сложно себе представить. И сегодня мы, к сожалению, вынуждены были работать без живой аудитории, которая у нас обычно была в «Подписных изданиях», потому что вы знаете, ситуация с ковидом крайне сейчас тяжелая и в Петербурге, и в остальных городах, поэтому мы решили поберечь зрителей наших, и гостей наших, и себя в том числе. Будем надеяться, что уже в конце февраля соберемся в более традиционной обстановке.

Мы сегодня уже представили две книги, на очереди третья. И у нас в гостях наш любимый гость, дорогая Ольга Александровна Седакова!

Спасибо, Ольга Александровна, что вы приехали все-таки к нам в Петербург. И каждая ваша книга, и это я не для красного словца говорю, это, конечно, абсолютное событие для области гуманитарного знания нашей страны, да и не только для нашей, а вообще для российской и европейской культуры. И поэтому такое счастье, что появился повод вновь встретиться - это книга «Мудрость Надежды и другие разговоры о Данте», которая вышла в Издательстве Ивана Лимбаха, о которых я тоже хочу сказать буквально пару слов. Огромное им спасибо, я считаю, что это издательство проделывает какую-то невероятную работу на протяжении последних лет, издавая книги, роль и значение которых в сохранении, укреплении и развитии отечественной культуры еще только предстоит читающей публике оценить.

Ольга Александровна, я так думаю, мы не только про эту книгу поговорим, но, во-первых, вышло несколько книг за последнее время, вот в промежутке между нашей с вами последней встречей была книга «Перевести Данте», и был «Церковный словарь», и что-то еще переиздается, и за всем тяжело уследить. Давайте сначала об этой книге поговорим. Я сразу хочу подчеркнуть, мой скудный ум и предельно скудный русский язык не позволяют хоть в какой-то степени передать содержание и наполнение ваших книг в целом и этой в частности. Я себя всегда этом плане чувствую не то, чтобы скованно, а ограниченно. И интеллектуально ограничен, и в языке ограничен.

Как эта книжка придумалась, как делалась, как родилась на свет, расскажите про это, пожалуйста.

Ольга Седакова: Да, это книга моей жизни. И она делалась десятилетия, без преувеличения, с тех пор, как я начала учить итальянский язык только для того, чтобы прочитать Данте в оригинале, это было еще в университетские годы. Я не итальянист по образованию, оканчивала русское отделение, но мне хотелось, безумно хотелось прочитать что же там на самом деле. Потому что, читая перевод Лозинского я понимала, что что-то там есть невозможно интересное и важное, но в этих словах оно вязнет, как сквозь какое-то темное тяжелое стекло. Я хочу видеть, что там на самом деле. И потому стала учить итальянский язык. Но учить итальянский так, чтобы прочитать Данте - это не шутка. У меня были хорошие учителя. Об этом я здесь пишу - моя подруга Франческа Кессе, которая была моим первым Вергилием по Данте. Ну я не думала совершенно, что я буду переводить из Данте, что я буду писать по нему статьи. Потому что многие годы для меня главным было просто его читать. И я чувствовала ну почти такую же, наверное, потребность как в чтении Священного писания, потому что там были такие смыслы, которые нигде больше я не встречала. Потом через какое-то время я преподавала в университете, в МГУ, на кафедре мировой культуры и я отважилась читать вводные лекции по «Комедии». Это продолжалось год. И впечатление на меня произвело огромное, как слушают эти лекции. Потому что студенты не знали каких-то вещей, и понимали, что жить, не зная их как-то нехорошо. Это было удивительно, они открывали для себя даже не то, что относится собственно к Данте, а то, что Данте как представитель великой христианской культуры говорил, что может быть любой сказал бы. Но и это для них было новостью. Какие мне вопросы задавали на этих лекциях, это удивительно… Помню, вопрос, который меня сразил: “Что такого сделал Иуда, что Данте его поместил в самую глубину Ада?”. И тут я поняла, что разговариваю с какими-то другими людьми. И я их спросила: “А вы знаете, что он сделал?”. “Да знаем, а что в этом такого?”. И тогда я их спросила: “А вы считаете, есть что-нибудь такое, что вызывает за собой такие вот последствия, что человек оказывается в глубине Ада? Есть ли такие вещи вообще, если то, что сделал Иуда…”. Они говорят, “ну что, он переменил взгляды”. “А есть ли, - я спросила их, а это огромная аудитория, большая университетская, - а есть ли что-нибудь такое, что за собой влечет, даже не наказание, а просто как следствие влечет вот такое положение?”. И к моему изумлению… Я думала, они все скажут убийство, они даже этого не сказали, они не знали, что есть что-нибудь, что влечет за собой такие последствия.

Н. Солодников: Ольга Александровна, они прощают все…

О Седакова:. Они прощают все, видимо, да.

Н. Солодников: …и в этом смысле они дошли до каких-то горизонтов, до которых нам еще только предстоит дойти.

О. Седакова: Но это были девяностые годы, может теперь они понимают уже, что Иуда что-то нехорошее сделал. В общем, я поняла, что не для меня одной, но по разным причинам, Данте здесь очень нужен. Здесь, конечно, это и в нашей стране, которая была лишена вообще каких-то самых простых знаний об этом всем. Ну и я бы сказала современности, потому что то, что говорит Данте, незнакомо современности. И в этом году только что закончился юбилейный год - 700 лет со дня смерти Данте. И я слышала много каких-то международных событий, конференций, в которых и участвовала. И я поняла, что, в общем-то, если мы выйдем за круг дантологов, обратимся к тем, кто просто как филологи и ученые занимаются Данте, они то все знают, конечно, но там, где приглашали художников, писателей, остается история та же - Данте это поэт Ада, это фантазия каких-то страшных кошмаров, в этом они чувствуют его близость к современности.

Н. Солодников: Даже сейчас… потому что был юбилейный год, сделали же несколько выставок в Италии. И в Риме выставка, и во Флоренции выставка. И это всегда «Ад».

О. Седакова: Исключительно «Ад». Тогда как, я просто как читатель Данте, как человек, попытавшийся его переводить, с уверенностью говорю, что вторая и третья кантики не только лучше чем «Ад», не только серьезнее, но и по замыслу Данте лучше. Потому что замысел Данте в том, что чем выше предмет, тем выше поэзия. Поэтому, конечно и в Чистилище, и в Раю мы встретим то, чего нет и быть не может в «Аду». В аду очень многих вещей не может быть по самому замыслу Данте. Потому что это мир, в котором как он говорит, нет любви, поэтому не философии. Там не разговаривают на общие темы, в Аду. Потому что философия, это как он определяет еще в латинском своем сочинении - это любящее использование разума. А поскольку ничего любящего в Аду не может быть, во-первых, во-вторых, разум в высшем смысле жители Ада потеряли. Они утратили il bene della intelletto - они утратили благо разума. Поэтому мы в «Аду» не встретим важнейших тем, не только богословских, но и просто важнейших. Они ничего про это вообще не говорят. И если интересно, что Данте думает о других важнейших вещах, то нужно читать «Чистилище» и «Рай».

Н. Солодников: Ольга Александровна, я вот думаю, если вот для широкой аудитории последние годы особенно, Данте - это в первую очередь «Ад», наверно это потому, что мы все в Аду?

О. Седакова: Есть такая, конечно, мотивация. Все говорят, вот это нам очень хорошо понятно, что мы видим Ад. Хотя я не думаю… Ну если глядеть с позиции Данте, пока человек жив - он ада не видел. Ад, настоящий Ад, возможен только для умерших. Здесь остается до последней минуты какая-то надежда. И вот в Чистилище Данте встречает первыми тех, кто покаялся в последнюю минуту. И они, по существу, прощены. Поэтому пока человек жив, он не знает что такое Ад, что это полная безнадежность, полная. То, что написано на двери на входе в Ад - “оставьте всякую надежду”. Вот, такого Ада на Земле нет. И это существенно. Ужасные, действительно ужасные вещи, которым мы свидетели в разных концах Земли и двадцатый век тут особенно постарался, но и теперь продолжается, сравнивают с Адом, не думая о смысле дантовского Ада. Дантовский Ад - это не изображение кошмаров и мучений. Дантовский Ад - это состояние человека определенное. И как говорит, тоже очень любимый и дорогой для меня французский поэт Поль Клодель, “дантовский Ад начинается в Раю”. То есть, если представлять себе, что такое Рай, и что такое те, кто его лишаются, вот тогда можно понять, что такое Ад. Остальные мучения - это совершенно другое дело. Ну вот дантовский Ад упростили, вынули из всей его какой-то богословской коробки, и дальше говорят, вот да, это нам понятно, вот мы тоже так напишем. “У нас там, - кто-то говорит, - в Африке такой ад”. “А у нас там в Германии был такой ад” и так далее. Вот, это одна, конечно, сторона. Другая сторона, что современных художников, современных не знаю с какого времени, но может уже со времен модерна, их как-то больше притягивают такие темы - кошмаров, неправильностей, каких-то мучений. Влечет к этому. Как французских проклятых поэтов влечет туда. Как бы об этом мы можем говорить. Если о чем-то хорошем говорить современный художник будет, то это будет нечестно, откуда вы это все возьмете? Так что это склонность самого искусства, искать такие больные темы, а не какие-то другие. Ну и третье, что можно сказать о причинах предпочтения читательского «Ада» это то, что он легче. Его легче читать. Потому что для того, чтобы прочитать вот эти замечательные сцены, яркие характеры такие незабвенные грешников, которые встречаются в Аду, не нужно никаких особенных усилий душевных и умственных. Тогда как для другого, особенно для «Рая», нужна значительная подготовка. И сам Данте говорит: “Если вы этим никогда не занимались - не плывите за моим кораблем, вы утонете”. То есть, в начале «Рая» он не зазывает читателя, а наоборот отпугивает! “Вы сюда не ходите, вот только если вы с ранних лет тянули шею к ангельскому хлебу, вот тогда читайте. И то, старайтесь держаться поближе к моему кораблю, если вы потеряете…”. Как это называется в морском деле, что за кораблем остается…

Н. Солодников: Курс.

О. Седакова: Да, то вы тоже потеряетесь в этом океане.

Н. Солодников: По поводу хлеба, Ольга Александровна, я хотел бы на секундочку вернуться. По поводу Лозинского. Кроме той истории, о которой я недавно прочитал, я не знаю, по-моему я не у вас ее прочитал, а еще где-то. По поводу перевода. У него есть какой-то фрагмент, связанный с хлебом изгнания, который, я не помню, то ли пресен, то ли наоборот соленый. А оказывается, это просто речь идет о свойстве флорентийского хлеба, по которому, я так понимаю, так скучал Данте. Хлеб во Флоренции, он то ли пресный?

О. Седакова: А, ну это такая деталь. Да, я об этом не писала. что чужой хлеб солон - sale. У нас принято говорить, что он горек, чужой хлеб, а не солон. Ну, вероятно, что после привычки к одному хлебу, другой покажется соленым, но это не так существенно.

Н. Солодников: Вот, я все равно хотел по поводу Лозинского. Что такое в этом переводе, что для вас это было такое мутное стекло?

О. Седакова: Ну а вы читали по-русски…

Н. Солодников: …Лозинского?

О. Седакова: Да.

Н. Солодников: Читал.

О. Седакова: И вам было интересно?

Н. Солодников: Мне с моим скудным умом… Понимаете, я вообще не в праве давать оценку ни Лозинского, ни кому-то еще. Вот мне интересно ваше, в этом смысле, отношение.

О. Седакова: Нет, дело в том, что критиковать Лозинского очень легко и выискивать какие-нибудь вот такие мелочи вроде соленого хлеба, это ерунда, у любого переводчика что-нибудь такое есть. Не в этом дело. Он просто переводит речь Данте в другой регистр. Вообще в другой. Потому что у него звучит какая-то музейная гладкая речь. Немножко архаизированная. Даже не в духе, допустим, четырнадцатого века, что в России невозможно, даже не восемнадцатого. Это язык символистов. Это напоминает архаизмы у Вячеслава Иванова, такие торжественные, славянизмы. Дантовская речь очень горячая. Это, как он сам говорит, а вернее как ему говорит его прадед: “Твой вопль дойдет…”. И это ты чувствуешь с первой строчки, что это не академическая, не музейная речь. Что она постоянно драматична. Не даром, я не считала какую часть там занимают диалоги по сравнению с описанием. Мне кажется, никак не меньше, чем рассказ. Это все время обмен репликами, и каждый обмен репликами это маленькая трагедия. Так сильно и быстро Данте меняет свой голос, когда ему отвечает Фарината или Каччагвида. Это удивительно. А у Лозинского все мерно, все так однообразно, торжественно, такой слог. И тут дело не в словаре, совсем не в словаре. Говорят, что у него нет грубых слов, опять же, которые есть у Данте. Есть у Данте грубые слова, но я бы не сказала, что они определяют дантовскую манеру. Определяет то, что это очень живая интонация, что ты слышишь просто, на каком слове стоит ударение, а на каком не стоит, что здесь главное. Вот в этом гладком “земную жизнь пройдя до середины…” вы не понимаете, а что здесь вообще…в чем соль, так сказать. У Данте так не бывает, и ты там постоянно вздрагиваешь, а что дальше, каждый раз это неожиданно. Поэтому в речи Лозинского у меня внимание довольно быстро отключается, что дальше начинаются эти мягкие ямбы-терцины, и ты уже не замечаешь, а что происходит. А у Данте все время скачки, все время неожиданности и для него самого. Он ведь ходит по пространствам, которых он никогда до этого не видел, и вообще никто не видел. 

Н. Солодников: Ольга Александровна, вы никогда перед собой не ставили задачу полностью перевести?

О. Седакова: Нет, я даже того, что сделала, не ставила такой задачи. Мне хотелось поговорить о Данте, а не то, чтобы его представить. Это становится необходимым, потому что если ты рассказываешь про Данте, а потом говоришь: “Прочитайте у Лозинского”, то они говорят, а где это у Лозинского? Там не видно, где это такое. И поэтому, когда я читала лекции, то все цитаты, которые мне нужно было приводить, я не могла. Я хотела взять Лозинского, но я не могла, потому что именно то, что мне казалось важным, там было смазано или пропущено. Так что это было как бы такое служебное значение переводов изначально. Их набралось очень много так постепенно, но никогда не целая песня, например, а просто какие-то куски, которые нужны были. Между прочим, вот такой итальянский дантист Франко Нембрини, это он подвиг меня сделать, хотя бы попытаться перевести подряд. Когда я была в Италии, мы разговаривали. Он много написал книг о Данте, он такой, можно сказать, апостол Данте. И он с этим даже стал ездить в Россию, выступать в разных местах, поскольку он уверен, что чтение Данте спасительно в прямом смысле. И он читал в Сибири лекции, в разных местах… И его речь, естественно, переводили. А потом, когда они читали Лозинского, он говорит: “А где это?”. И он мне говорит: “Ольга, у вас, видимо, нету Данте, про которого я говорю”. Вот, что необходим Данте. Так что инициатива принадлежала Франко Нембрини и поднятой им дантовской волне в Италии молодых людей, которые когда-то учились у него и потом основали свое общество «100 песен» и стали повсюду читать Данте, рассказывать о нем. И статья у меня тут об «Аде», «Под небом насилия», как раз по просьбе этих молодых людей и сделана. Они устроили такие международные чтения в миланском университете, приглашали людей из разных стран, чтобы, ну как бы вынимали жребий кому какая песня выпадет. И вот значит, мне выпали эти песни. Я не выбирала, а просто они устроили такой марафон дантовский. Причем они сделали открытыми чтения дантовские, так что там были не только студенты и преподаватели миланского университета, но весь город мог приходить. И тоже аудитория была полным полна, так что настоящего Данте очень хотят услышать даже в Италии, где его все-таки проходят в школе.

Н. Солодников: Я про первые главы спрашивать не буду, потому что мне сложновато. Они настолько, как бы сказать, преисполнены тончайшего какого-то знания и каких-то ощущений, что я даже не буду пытаться про это спрашивать. Но спрошу про то, что дальше. Здесь есть несколько русских, которые довольно часто упоминаются. В частности, отдельная глава посвящена Аверинцеву, который является таким, ну чуть ли не первым голосом, говорящим о Данте в современной России. Ну то есть, в России конца…

О. Седакова: Еще советской.

Н. Солодников: Еще советской и уже несоветской. Несколько слов скажите об этой статье в данном случае, потому что книга состоит из статей, выступлений…

О. Седакова: Там у нее довольно сложный состав, потому что здесь есть три большие работы, каждая из которых посвящена какой-то теме из кантики. Одна - теме ада, другая теме чистилища, а именно земного рая, а третья, главное для меня, это райское, написанное в Равенне. И кроме того…

Н. Солодников: Так потрясающее, простите, что перебиваю вас, то, как вы описываете храмовые пространства в Равенне, это просто чудо. Я вот просто очень завидую тем, кто еще не читал, это просто потрясающе, вот поверьте на слово.

О. Седакова: Да, такое пространство там на самом деле. Да, вот когда я сама по-настоящему оказалась в Равенне, то есть не как турист на один день, а пожила и поглядела на все эти вещи - чудеса. Я поняла, что у меня было два интереса к Равенне, и они не сходились между собой. Интерес к Данте отдельный, потому что он там кончал свою жизнь. Это единственные его годы относительно благополучные, где ему дали спокойно работать и жить. И другая сторона - это равеннские мозаики. Это у меня были какие-то две разные вещи. Потом я поняла, что отдельно их увидеть нельзя. Что дантовский «Рай» во-многом вдохновлен этими мозаиками, которые он постоянно видел. Он же бывал в этих храмах, молился и видел все эти мозаики. А они несли с собой такое сообщение, которое он не мог увидеть даже во Флоренции. Потому что во Флоренции памятников раннехристианского искусства, таких как в Равенне, нет. И там они сохранились в невероятном количестве и невероятной сохранности. Больше такого нигде не увидишь. И поэтому все райское, так сказать, настроение, которое не очень похоже, на мой взгляд, на современное Данте богословие в отдельных частях, оно вызвано контактом с раннехристианской верой, которую уже было не видно. Представьте, сколько прошло столетий с пятого века до четырнадцатого. Такой путь прошло средневековое христианство, что раннеапостольские, позднеапостольские времена просто были покрыты совершенно другим настроением.

Н. Солодников: По поводу Аверинцева…

О. Седакова: А, да, про Аверинцева я не сказала. Для меня это было начало, начальный импульс задуматься, а что же там говорится. Было издание «Новой жизни» в переводе Эфроса. Перевод неплохой, но тоже я думаю, что «Новую жизнь» хорошо бы перевести по-новому. Потому что вот что пропадает, ну вот что всегда пропадает - это переводы.

Н. Солодников: Кто же это делать все будет, Ольга Александровна?

О. Седакова: Ну я надеюсь, что у нас выучатся люди и кто-нибудь сделает. Но главное, что человек, который возьмется это делать, должен быть поэтом. В этом я абсолютно уверена. Потому что вот передать не просто содержание, но сам ритм, саму такую энергию, которой невозможно противиться. Это есть уже в «Новой жизни», в самом начале, в “книги моей памяти…”, если это правильным ритмом передано, то ты не устаешь. Если ленивым - то ничего особенного. Перевод, в общем, вполне неплохой, кроме стихов. Я не люблю, как у нас переводят стихи. Тем более, сложные формы как сонеты. Там уже начинается ради того, чтобы сохранить форму строфическую, уже начинают какие-то слова подсовывать протезные, какие попало. Тем не менее, «Новую жизнь» Эфроса вполне можно читать. И в предисловии к ней было написано одной нашей дамой, которая занималась Данте и вполне в духе того, как учили в Советское время, то есть это как бы недореализм. Это может быть похоже на следующие какие-то более реалистические изображения первой любви, юной любви, безответной или какой-то несчастливой. Ну допустим, как в «Вертере», это уже больше похоже. А здесь - такой намек, в котором сквозь Средневековье пробиваются непосредственные чувства. Вот такой общий смысл, как всё, что нам преподавали, вот таким образом нам и подавалось, чтобы сквозь какие-то каноны что-то там пробивалось. А в конце, это была не статья Аверинцева… Он еще тоже был совсем-совсем молодой, может быть, ровесником Данте, который писал «Новую жизнь», то есть, ему может было лет двадцать шесть в это время. И вместе с Михайловым они написали комментарии к «Новой жизни». И вот когда я стала читать эти комментарии, где он просто рассказывает, что такое «девять», весь смысловой язык, на котором написана «Новая жизнь». Вот тут я поняла, что тут что-то совсем другое. Где он обнаруживает все библейские цитаты и так далее. Так что первый человек, который познакомил меня с Данте и с многими другими вещами - это был Сергей Сергеевич Аверинцев, комментатор «Новой жизни».

Н. Солодников: Про это тут тоже есть глава. Еще, значит, один человек, который часто довольно упоминается в этой книге, а точнее даже одно его произведение - это Борис Леонидович Пастернак и роман «Доктор Живаго», который несколько раз здесь всплывает, и в том числе есть отдельная глава, посвященная…

О. Седакова: Ларе.

Н. Солодников: …Ларе, Лауре и Беатриче. Потрясающе просто! Вот про это скажите несколько слов, почему Пастернак?

О. Седакова: Вы знаете, на самом деле, Пастернак не принадлежал дантовскому кругу в русской литературе. Такой круг был, но он был связан с Петербургом. Сам Лозинский из этого круга. Это, конечно, и Ахматова, и Мандельштам, и их старшие современники. И Вячеслав Иванов, и символисты. И довольно ясно Данте заземлился в Петербурге. Они всю жизнь держали своего рода сговор дантовский. И Ахматова когда выступала в юбилейном 1965-году, а это было 700 лет со дня рождения Данте, и она считала большой удачей упомянуть, что существует такой круг верных Данте в русской культуре. В Москве, московским авторам это было как-то гораздо меньше понятно. Так сложилось. Но ни Пастернак, ни Цветаева - такие характерные москвичи, они к Данте, собственно, никакого особенного отношения не имели. Вот, я уверена, что Пастернак, который все на свете читал, читал и «Комедию». Но, тем не менее, никаких рассуждений о Данте у него мы не встретим. В отличии, допустим, от Гете, который в нем постоянно живет. А сравниваю я его просто…не то, чтобы сравнивала, но приводила в этот ряд спасительной женщины, такой архетип женщины, любовь к которой спасает героя. Поэтому сравнивала его вариацию, Лару, и Беатриче. Это совсем разные образы. 

Н. Солодников: Ольга Александровна, давайте скажем несколько слов о книге, которая вышла до этого. Но ее сейчас уже нигде не найти. Тираж закончился, но скоро будет новый?

О. Седакова: Да.

Н. Солодников: «Перевести Данте». Что это у нас за книга?

О. Седакова: Это как раз три песни, которые я перевела. И сделала это в традиции итальянского издания, итальянской лекции, как у них принято с Данте иметь дело. То есть, в начале идет перед каждой песней вступительная статья. Все это вместе называется lectura Dantis, такой жанр есть. Значит, в начале какой-то вводный рассказ о том, что там происходит, выделяются какие-то темы, читается сам текст и потом к нему комментарий. И вот так каждая песня у меня здесь - одна песня «Чистилища», потом еще одна песня «Чистилища» и одна песня «Рая». Три эти песни переведены и сделаны вот в этой традиции lectura Dantis. Естественно, они сделаны с мыслью о русском читателе, которому надо говорить несколько иное, чем предполагается итальянцу говорить. Поэтому это не просто взятые и переведенные чьи-то комментарии - это мои комментарии, которые выводят за дантовское время с тем, чтобы дать почувствовать в Данте живую поэзию, которую мы знаем. Там, например, когда речь идет о синеве, Данте описывает невероятную синеву, которую он видит, предутреннего неба, выйдя из Ада, где цвета нет. В Аду нет цвета, потому что нет света. Это тоже любители «Ада» как-то не замечают, что там случилось. И погибшие души вспоминают… “В том мире, где есть семь цветов”, - так они вспоминают о жизни на Земле. И значит вот он рассказывает, что это в каком-то смысле воскрешение души и воскрешение поэзии, когда, выйдя из этих страшных черных адских пространств он видит вот эту утреннюю синеву. Сапфир, как он говорит, восточный сапфир. И я тут вспоминаю для русского читателя “...и воздух синь как узелок с бельем выписанного из больницы” пастернаковское. Вот тоже это ощущение после тяжелой болезни переживание счастья цвета, что ты видишь цвет. Поэтому, это не комментарии просто какие-то толковые, а это комментарии, которые уводят - вот есть такая тема в русской поэзии.

Н. Солодников: Что еще было издано в последнее время и что еще предстоит издать, что готовится?

О. Седакова: Вот к концу этого года вышло у меня сразу пять книг.

Н. Солодников: Мы с Ольгой Александровной говорили вот до начала разговора, мы все переживаем за интеллектуальное состояние страны, а тиражи Ольги Александровны раскупаются в мгновение! Книг не найти, причем что бы не издавали. «Церковный словарь» - три тиража. «Перевести Данте» - кончился тираж. И так далее. Вот удивительная штука. Так что там было у нас за пять книг? «Перевести Данте», «Церковный словарь»…

О. Седакова: Нет, «Перевести Данте» - это предыдущий год.

Н. Солодников: Понял.

О. Седакова: А вот в этом году, в минувшем, то есть, в предпрошлом - это «Перевести Данте», и «Четыре поэта» - это выборки из великих европейских поэтов двадцатого века в моих переводах. А вот к Новому году, к концу года, или к вот этому нонфикшну, вышло четыре книги и последняя пятая, о которой мы вот говорим. Значит, это был «Церковнославянский русский словарь», это уже третье переиздание, но оно было пересмотрено и исправлены ошибки предыдущего. Ну, не то, чтобы ошибки, а какие-то там были недосмотры. Ну, допустим, не приведены греческие соответствия к некоторым словам, просто вовремя не успела. А теперь все греческие слова на месте. Вот такого рода вещи, указания неточные, ссылки-отсылки из какого это гимна. Вот это все исправлено, но по смыслу, конечно, то же самое. Потом, полностью переиздана книга «Мариины слезы», вот, которую я вам преподнесла. 

Н. Солодников: Которая теперь и у меня есть.

О. Седакова: Она вышла первый раз в Киеве. Это как бы введение в поэтику церковнославянской гимнографии. И греческой тоже, потому что вся эта гимнография - это перевод с греческого. Наши церковные гимны - это все переводы с греческого, во всяком случае, все классические гимны. Вот, это о том, как построена эта поэзия, которая тоже для современного вкуса, современной привычки понимать текст и стихи трудновата. Вот я пыталась как бы представить, а что же там происходит в каком-нибудь «Христос рождается, радуйтесь», как построен этот текст, что в нем. Вот, это две. Потом третья, это, сейчас скажу… Детская книга, да. Книга для детей и котов, называется она «Моим котам» и подзаголовок «Для детей, взрослых и котов». У меня даже не осталось экземпляра, чтобы принести сюда, потому что исчезли даже авторские. Это удивительной красоты книга. Художник, в смысле.... Это молодая художница, которая работает в китайской манере, она ездила в Китай, училась там у какого-то старика китайца, который владеет вот этой вот классической китайской живописью. То есть, там рисунки котов не такие инфантильные, которые у нас для детей любят, да и во всем мире любят инфантильные дурацкие картинки, а там настоящая китайская живопись с котами. Вот, красиво - невозможно. Так. какая же еще-то…

Н. Солодников: Вот Рембрандта переиздали.

О. Седакова: А, переиздание Рембрандта! Да, в московском издательстве «Арт-Волхонка» с новой главой, которой не было в первом издании. Во-первых, там новая глава про флору эрмитажную, отдельно этой флоре посвящена. И, значит, последняя, вот эта дантовская, у которой первое издание. И здесь есть вещи, которые по большей части не печатались, или по-русски не печатались, а печатались по-итальянски, или вообще не печатались, как самое важное здесь, это вот о «Рае» и Равенне. Это впервые напечатано.

Н. Солодников: Замечательно абсолютно. Дорогие друзья, я от всего сердца ну просто призываю, рекомендую, пока тиражи не кончились, пока еще есть, а то потом будем ждать, не найдем, и так далее… Найти и купить книгу Ольги Александровны.

О. Седакова: Мы не сказали об оформлении, которое здесь имеет смысл.

Н. Солодников: Оформление божественное! Во-первых, мне цвет книги очень нравится. Второе, вот эти здесь фотографии равеннского леса внутри ну просто…

О. Седакова: Да, это как раз лес Земного Рая. Сделал это Де Розе, художник-фотограф итальянский, которого как раз я увлекла этой темой сфотографировать вот эту самую Пинету, сосновый лес, в котором Данте оказывается, когда вступает в Земной Рай. И дальше он прямо говорит, вот такой лес около Равенны, это Пинета знаменитая. И вот, этот художник, Де Розе, он ездил, экспедицию устраивал. Ранней весной, в такое же время, когда там оказался Данте, когда все только оживает, птицы поют и веет ветер с моря. И вот он сделал прекраснейшую книгу фотографий художественных этой божественной рощи, как Данте ее называет. Это неожиданный образ Рая, потому что обычно Рай представляют в виде сада такого…

Н. Солодников: Лужайки. 

О. Седакова: А это дикая, почти непролазная, живая роща, которую Данте видит первой в Земном Раю. А вот это фрагмент из равеннской мозаики, шкафчик, в котором лежат четыре евангелия. Это изображения первомученика Стефана, который идет на огонь, и перед ним вот этот шкафчик стоит. А он идет так легко и радостно, как будто это его собственное решение войти в этот огонь.

Н. Солодников: Ольга Александровна, спасибо вам огромное. Я от всего сердца поздравляю вас с этой книгой, с очередной. А нас особенно поздравляю, потому что каждая ваша новая книга - это абсолютно незаслуженное счастье. Спасибо вам огромное. Надеюсь, что в следующий раз мы увидимся уже с аудиторией, которая сможет и вопросы задавать. Спасибо, Ольга Александровна, спасибо огромное!

О. Седакова: Спасибо, Николай!

Н. Солодников: Все, увидимся в феврале. По-моему, что-то в районе 27-го числа. Спасибо огромное, всем до свидания.