Николай Солодников: Дорогие друзья, добрый день. Мы продолжаем наши ноябрьские «Диалоги». У нас традиционно три книги, которые мы вам представляем и рекомендуем. Мы поговорили уже с Борисом Ивановичем Колоницким о замечательном сборнике «Слова и конфликты: язык противостояния и эскалация гражданской войны в России». Впереди у нас книга, которая называется «Плохое кино», про нее тоже уже рассказывал – тысячестраничный фолиант, посвященных самым плохим фильмам всех времен и народов, таким плохим, что они становятся даже хорошими. Уникальная тема, уникальная работа, это у нас будет в три часа. А сейчас с большой радостью представляю вам моего собеседника, товарища, с которым мы, в свое время… Сколько миллионов человек посмотрело наш с вами разговор, посвященный ленинградской, петербургской..?

Евгений Вышенков: Посвященный злу.

Н. Солодников: …посвященный петербургскому злу. Наконец-таки появилась книга, друзья, которая называется. Короче, Евгений Владимирович Вышенков, ваши аплодисменты!

Е. Вышенков: Без Владимировича.

Н. Солодников: Евгений, Женя. Умоляли этого человека огромное количество людей: «Где книга? Почему нет книги?». Не устаю цитировать высказывание Льва Яковлевича Лурье, который считает, что все материалы, написанные Евгением и которые теперь стали этой книгой, заслуживают какой-нибудь нашей Пулитцеровской премии, какого-то особого внимания. Потому что то, как это написано, заслуживает всего. Я сразу говорю…

Е. Вышенков: Я сейчас расплачусь.

Н. Солодников: Ну хватит! Я сразу просто говорю, что рекомендую книгу от чистого сердца, это такое… не знаю, насколько применимо слово «удовольствие», но просто не оторваться от этого языка, сюжета, всего-всего. Книга невероятная, «Именем братвы». Начнем вот с чего: почему эта книга так долго рождалась на свет? Почему вас уговаривали столько лет, и только сейчас она появилась?

Е. Вышенков: Вот смотрите, мы находимся в таком уникальном месте, для меня это такой… Ну, магазинов книжных много достойных, и больших, и маленьких, и вот в этом пространстве книга стала главным [событием]. И здесь много людей, а самое главное, много молодежи. Это настолько противоестественно интернету, что само по себе это памятник. И мне, моим товарищам по движениям девяностых казалось, что это вам не интересно. А если мы хотим что-то друг для друга, то мы собрались, налились и вспомнили что хотите. Мы были уверены, что молодые люди, которые ходят и говорят обязательно «доброго дня» и «доброго вечера», им это не нужно. Ну зачем? Это другая цивилизация, именно цивилизация. Вот когда потом решили, я говорю: «Давайте». Почему «давайте»? Потому что я некий человек, который просто собирал слова, а потом как-то их располагал и добавлял какие-то прилагательные-существительные, в русском языке много слов. И так получилось. И выяснилось, что молодые люди… А молодые люди – это очень важно, это сверхважно. Иначе взрослые разговаривают на кухне и ребенку говорят: «Отойди!». Не поймешь или мы тут матом ругаемся. Выясняется, что они до сих пор смотрят «Брата», смотрят Балабанова. Вообще непонятно. Сейчас попробуй закури не в том месте, мама дорогая… Я сам курящий – постоянные конфликты, все в полицию обращаются. И вдруг смотрят Балабанова, и вдруг им интересно, как пришла братва, захватила власть, а потом сама себя пожрала. Ну, значит, мы чего-то не понимали, мы сделали… Вот и все.

Н. Солодников: Книжка почему так долго появлялась? Я понимаю, что вы не верили, что это кому-то надо. Но вас такое огромное количество людей уговаривало эту книгу сделать.

Е. Вышенков: А дальше, опять же, про эстетику. На мой взгляд, эстетика важнее этики, это несвойственное времени утверждение. Ну, если что-то делать, то делать хорошо, да? Пришел в Академию художеств. В прямом смысле. С ректором Михайловским дружу, говорю: «Дай мне, пожалуйста, скульптора, мне нужно сделать высказывание». Потому что ну всё что угодно на обложку можно – погуглил, да ради бога, но зачем так? Это сразу почувствуется. Мне давали скульптора. Мне дали девчонок и мальчишек профессиональных, я им объяснял, что нужно. И все задавали один вопрос: «А вы хотите сделать из бандитов героев?». У меня ничего не получалось, говорю: «Нет, не хочу». И вдруг появился парень, Колорьков, который слушал меня, слушал так молча, и я смотрел на него, думаю: «Ну хипстер конченный, что я ему говорю…». И он меня спросил: «Вы хотите, чтобы я сделал что-то в римском виде про легионера, который всех победил, но еще не знает, что он обречен?». Я испугался, потому что это абсолютно точное попадание. Говорю: «Делай!». И когда он мне позвонил, то появился этот легионер. Он уникальный абсолютно, в единственном экземпляре. Пришел ректор Академии художеств, сказал: «Попал!». То есть, мы занимались искусством. Ну не я, конечно… Потом я позвонил Паше Лосеву, а Паша Лосев – великий человек, тот, кто придумал «Лимонку» Лимонову. Я ему говорю: «Паша…». Он мне: «Приезжай». И Паша мудрил, мудрил и сделал. И вот когда мы все это сделали… Я еще не знал про этот магазин, ну чтобы это было достойно. Я это принес в издательство, и начался бой. Это был бой, он шел десять месяцев. Десять месяцев на ринге, где издательство мне доказывало, что это не продается и надо делать примерно так: пистолет ТТ, блондинка, сами понимаете. За десять месяцев в тяжелейшем бою я их выиграл, но уступил, что обложка должна быть не мягкая. Это единственный момент. Это история не обо мне, это история не о книге, это история не о Академии художеств, это история о противостоянии одной эстетики другой. И раз мы в этом магазине, то где-то мы победили. И вы победили.

Н. Солодников: Где сейчас-то хранится легионер? Этот.

Е. Вышенков: У меня дома.

Н. Солодников: Да?

Е. Вышеенков: Да. Все. У меня дома как заходишь, и он стоит, и он на меня смотрит. Более того, когда бюст уже был готов, сделан и отлит, я его принес братве. Ну, ветеранам. Я серьезно. Это было как защита на кафедре абсолютно. В одном ресторане, я привез его, тяжелый, села братва, я говорю: «Так, я вам показываю вот что было». И я ожидал другого. Что-то типа: «Слушай, ну так это и в музеях такие есть». То есть, думал, что они хотят увидеть себя. И когда они увидели вот этого легионера с презрительным взглядом, один молчал, ветеран такой, борец очень известный, Серёга Кушин. Он сказал: «Слушай, это же я». Хотя, ну, понимаете... И я понял, что искусство попало вот куда-то внутрь тем, кто остался жив.

Н. Солодников: Я так предполагаю... Поднимите руки те, кто видел наш разговор с Евгением в рамках проекта «ещенепознер». Ну, не все. Но это важно, значит, не буду бояться повториться. Знаете, давайте начнем вот с чего - какой временной период охватывает эта книга? То есть, мы какую часть историю страны видим, с какого года по какой, хотя бы примерно? И почему?

Е. Вышенков: Это, условно, конец семидесятых годов, начало, некое зачатие. Потому что когда происходит зачатие, никто еще не знает, что это произошло. Это потом видно, потом слышно. И это уже конец, нулевые. Один человек ушел, устал, и нулевые. Все, это концовка. Никого не стало, грубо говоря. Это такой период.

Н. Солодников: Я предлагаю обратиться, собственно, вот здесь периоды обозначены в книге. Они называются следующим образом: «Обида», «Ворота», «Сеть», «Раскол», «Захват», «Война», «Безумие», «Гимн». Просто коротко по каждой главе пройдемся, и для тех, кто совсем не в курсе, о чем эта книга, мы и расскажем. А потом уже к другим вопросам. Итак, «Обида. С конца 70-х годов».

Е. Вышенков: Итак, кратко. В Советском Союзе было несколько социальных лифтов. Одним из мощнейших социальных лифтов был спорт. Спорт — это героика, это доблесть. Не спрашивали, каким видом занимаешься. Когда человек говорит: «Чем ты занимаешься?», подразумевает, что ты легкой атлетикой и тем-то, тем-то, тем-то... Человек, который говорит: «Я не занимаюсь спортом»… Это значит ты играешь в Большом театре на скрипке. То есть, ну выход, дай мне помочь тебе, кто ты... Либо ты идешь по улице, по уличной жизни, там тоже социальная история черная. И советский спорт – это такая машина, где я попадаю… Ну я уличный был парень, случайно попал, и начинается очень просто - тренер выстраивает пацанов и первое, что он говорит: "Я вам не папа и не мама. Все, запомните. Мы здесь не работаем, мы здесь вкалываем. Наша задача – будущее. Представьте себе – зарубеж, огромный стадион иностранцев, все встают, потому что в честь тебя играет гимн. Все – это цель». И спорт говорил: «Учебу закроем, проблемы закроем, это поможем. Твоя задача одна: если ты умираешь на ковре, умираешь на стадионе – все остальное решат. Они поставят, партия правительства, те оценки, которые мы им скажем». То есть, вот эта история. Но в конце семидесятых годов происходит следующая вещь: мы собрались с вами на день рождения, гуляем, туда-сюда. И вдруг вы... а вы мастер спорта, вы переломанный, вы легионер, вас печатают в «Советском спорте». И вдруг девчонки, они обращают внимание не на вас. Они обращают внимание на нескольких парней – один из них таксист, другой официант, а третий мясник. Понимаете, да? Почему? У них очень много левых денег, они хорошо одеты. И вот этот момент, в этом высказывании легионер понимает, что у него наступает обида. «Это как так? То есть, я славлю империю, а вместо меня памятник ставят гетерам». Разумеется, так никто не говорил, как мы сейчас говорим. Я сейчас просто концентрирую слово «обида».

Н. Солодников: С этого начинается. «С чего все началось…». Так, дальше – проходит десять лет, с начала восьмидесятых, «Ворота».

Е. Вышенков: «Ворота». Обида, да? То есть, тиграм не докладывают мяса. Все! И это правда. Дальше, экономика соцреализма порождает колоссальный теневой рынок. Он колоссален. Все дефицит. Бары и рестораны – советскому человеку некомфортно в баре и ресторане. Он туда заходит... Дело не в том, что там дорого, хотя и не очень дорого и было. Дело в том, что там те люди, у которых левые деньги. И как бы если он, то «товарищ», «что вам надо, товарищ» – он как бы обязан им служить, но ему некомфортно. Там собираются хозяйственные работники с левыми деньгами, там собираются воры, собираются девчонки, какие-то опасные люди, фартовые, пиковые и так далее. А что это такое? Это характеры. Они постоянно устраивают там заварухи. Советский начальник – это начальник, который не обращается ни к кому, решает вопрос сам. Если ты постоянно «помогите, спасите», «милиция, стекло разбили!» – значит ты не начальник, все, и ты не директор ресторана. И придумывается схема, неважно, в данном случае, кем, нужна служба безопасности. Какая? Борцы, боксеры зазываются на «ворота». Они оформляются гардеробщиками, сорок два рубля. Разумеется, они никого не раздевают, они не получают эту зарплату. Все, они встают на «ворота» как служба безопасности. Они молодые. И они начинают получать по сравнению со спортом огромные деньги. Огромные деньги. Стипендия в Лесгафте сорок рублей. Здесь ты пристроен кем-то, не знаю, токарем третьего разряда за шестьдесят рублей. Вроде сто. Здесь еще, значит, тебе чемпионские платят, пятьдесят рублей. Вроде сто пятьдесят. А тут за один вечер тебе бармен дает пятьдесят рублей. И ты зарабатываешь пятьдесят. Все. Они встают на «ворота». И появляется сеть «воротчиков», вышибал, как угодно называйте.

Н. Солодников: Надо объяснить для людей, кто такое фартовые, кто такие пиковые?

Е. Вышенков: Ну это кто играет в карты, кто аферист, мошенник. То есть, это дерзкие люди. С точки зрения уголовного кодекса это преступники. Но они варятся в собственном соку, их не интересует пенсионерка. У пенсионерки нечего взять, у работяги нечего было взять. Их интересуют те люди, у которых много денег лишних, и они вынимают их, обезжиривают различными способами от совершенно вульгарных до прелестных.

Н. Солодников: Так, переходим дальше. Следующая глава у нас называется «Сеть. К перестройке».

Е. Вышенков: Да, сеть. Когда в 1991-ом, условно говоря, все говорят, что появились бандиты, здравый смысл подсказывает: «Слушайте, ну это как было? Это десант был на Финском заливе или как они появились?». Вот сегодня утром у нас появятся, допустим, пять тысяч бандитов. Ну здравый смысл подсказывает, что они вышли из каких-то квартир, наверное. Вот эти «воротчики» превращаются в сеть. Я сам встаю на ворота, я имею моральное право говорить, я стоял. Что это такое? Помимо того, что ты начинаешь зарабатывать... У меня стипендия сорок рублей, если я буду хорошо учиться сорок пять, мне обещает государство. А в плохой день у меня - тридцать рублей. В день. Ну о чем разговаривать? В тридцать раз я больше зарабатывал. Свою зарплату сейчас на тридцать умножьте. И я еще становлюсь важным человеком. Если девчонки хотят сидеть, я говорю: «Приходите ко мне, посажу, все будет нормально». Если фартовщики хотят что-то у меня оставить – я становлюсь важным человеком. А в действительности, кто я такой? Я гардеробщик! Представляете, да? То есть, я начинаю обгонять официанта по статусу, таксиста. Плюс, я молодой, мышцы, и, в принципе, могу опрокинуть любого человека. Ну, не любого, но неспортсмена. И начинается сеть, потому что возникают конфликты. Приходят блатные. Блатные не будут заниматься в динамовской школе бокса. Если он упал, то он говорит: «Хорошо, я завтра вернусь». Он вернется с шилом, он вернется вчетвером, он тебя подождет – там не будет ринга никакого. Значит, ты обращаешься к таким же «воротчикам»: «Ребята, помогите». И мы друг другу начинаем помогать, кого-то опрокидывать. Таким образом, мы превращаемся в людей, которые друг друга знают. Такой классический пример - я еду с девчонкой по проспекту Науки, там такой бар «Глухарь» был классный. Она говорит: «Я хочу в "Глухарь"». Я говорю: «Нет проблем». Она говорит: «Так туда не попасть». Я говорю: «Слушай, ну смешно». Я подхожу, а там двадцать человек пытаются попасть в этот бар. Я их расталкиваю всех, и «воротчик» открывает дверь: «Чего?!». Я говорю: «Я с “Вислы”, на воротах стою». Он говорит: «Заходи». То есть, что происходит – я ему показываю словно некое удостоверение ФСБ, и он как ФСБ, в кавычках, говорит «заходи». Вот мы превращаемся в эту сеть, но мы еще не знаем этого. И к нам начинают подтягиваться спекулянты, какие-то люди. Меня обманули, мне не доплатили... «Ребят, у меня большой товар, меня ограбят». То есть, да, служба безопасности выходит, она обратилась в сеть и выходит. Потом, кооперативное движение.

И я помню вот эти рождения. Звонит там человек из спорта: «Слушайте, ребят, я там привез кучу контрабанды какой-то, мне ее нужно довезти оттуда до туда. Ну, прикройте, да?». Что такое «прикройте»? Боксеры подъезжают, рядом с ним стоят. И если к нему придут другие, то боксеры уже скажут: «Э-э-э! Это не его контрабанда, это наша контрабанда». Вот где рождение происходит. Но этого никто не анализирует, ребят, никто. Нету ни социологов, ни историков, ничего. Это происходит спонтанно, как происходит что-то спонтанно сейчас в вашей жизни. И мы не можем знать время, в котором живем.

Н. Солодников: Так, переходим дальше – «Раскол. 1988 год».

Е. Вышенков: Раскол... Поделить можно маленькие деньги и деньги. Рынок поделить нельзя. Это абсолютно по Ленину, по империализму. Все вроде братья. Вот что такое «братва»? Ну это же революционная история. Гражданские матросы - это братва. «Брат», фильм. И вообще, «от имени брата». Это христианская история, ребят, это не бандитская история. Братва. А кто у Христа брат, вспомните. Вот, все друг другу братва. Мастер спорта, кандидат в мастера спорта – это, как бы, братва, то есть как бы дворяне. Но каждый уже собирается в некие сообщества, возникают лидеры, естественно. Если мы здесь поживем неделю, то у нас будет лидер, мы никуда не денемся. Так устроен мир. Это – мое, это – твое, я с этого получаю, тот – с этого. Проспект Науки мой, а Каменноостровский мой... Это все очень призрачно. И возникает сбой интересов. И на толкучке в Девяткино происходит мельчайшее совершенно событие, которое ничтожно. Одни спортсмены берут бесплатно всего лишь одну куртку кожаную. Берут и говорят спекулянту: «Все, свободен». Но дело не в куртке, не в ее цене и дело не в спекулянте. Они забирают куртку у спекулянта, за которым другая братва. То есть, они наносят некое оскорбление. Получается, я никто? Ну как вот, Коля сидит пьет воду, я говорю: «Можно, Коля, воды?». А он мне говорит при всех: «Обойдешься». Оп! Это не про воду! Вот. И возникает конфликт. 88-ой год, а это еще социализм. И две группировки съезжаются с оружием выяснять отношения. Уже куртка не важна. И во время выяснения отношений происходит убийство. Могла потечь настоящая кровь, там просто спас один человек всю ситуацию. Но с этого момента, с декабря 1988-го года, уже нет никакого единения. Грубо говоря, уже нету христиан. Уже есть православные и католики. Да, они христиане, но это к ученым. Но мы-то знаем, что мы разные христиане. И возникает ситуация тамбовских и малышевских, это Петербург-Ленинград, условно говоря. Это первый такой раскол братской церкви. А потом это все, разумеется, начало делиться, как христиане начали делиться на католиков, протестантов, потом были староверы и так далее. Все методологически было так. Но это дело не в куртке. Дело в том, что амбиции, власть, деньги – это должно все случиться. И это случилось в 1988-ом году. Все, братство заканчивается.

Н. Солодников: С 1991-го по 1993-й год: «Захват».

Е. Вышенков: Захват. Да, пока не забыл… Я не приглашал Игоря, но Игорь пришел. Книга начинается с него. Игорь, встань, пожалуйста. Игорь, встань! Вот ты пришел, меня не предупредил…

Н. Солодников: Я знал, что герои книги будут здесь!

Е. Вышенков: Это Игорь Саликов, вы его не знаете. Это легендарный ленинградский аферист.

Н. Солодников: Ну в прошлом, в прошлом, конечно!

Е. Вышенков: В конце восьмидесятых, если на Невском говорили «Салик» – я вам скажу, это было как «Сечин»! Я к чему это – книга начинается с него. Как бы не с Игоря, а с его разговора. И разговор следующий: Игоря приглашают на день рождения, а Игорь – это интеллигенция, он не бьет по голове, он не вымогает, не рычит, его жанр — это запутать словами, руками, вот это интеллигенция. И он попадает за огромный стол братвы. Сидят понятно кто – рыцари, все в одинаковых черных костюмах, все в этих галстуках, у каждого «Дюпон» авторучка в [нагрудном кармане], хотя никто писать не собирается. Все что-то едят, поднимают тосты «Мы первые!», «Мусоров надо резать!», в общем, абсолютно революционные создания. И Игорь на все это смотрит. И мне очень важен был этот эпиграф, прямая речь Игоря, когда он на это все смотрит-смотрит-смотрит… Выходит, закуривает и говорит: «Что из моей Родины сделали…». И это говорит не милиционер. Это говорит не член партии, не заслуженный работник Балтийского завода. Это говорит человек, который всю жизнь прожил неформальной жизнью, но ему эстетически это отвратительно. Он не понимает, как бы «старая школа» не понимает, как можно ворваться к кому-то, ударить, забрать. Вот это очень важный момент происходит.

Н. Солодников: Так, переходим дальше. С 1993-го года начинается война. «Война».

Е. Вышенков: Да. Война – это слово такое абстрактное. Мы говорим «война», и пока мы находимся здесь, мы что-то ничего не чувствуем. У нас не хватает воображения, не хватает времени. Начинается резня. С определенного времени стало можно все. То есть, если раньше все братья, деньги, помочь, я заплачу и так далее… Потом раскол происходит. А потом заканчивается история: «Выйдем один на один». Все, заканчивается. Начинается история того, что деньги нельзя поделить. Все очень просто. Мы с Колей отжали овощебазу. И нам за это принесли миллион долларов кэшем, лежит миллион долларов. Все, мы поработали, кого-то там, мы крутые. Ну делить миллион долларов легко, да? Пополам. И вдруг у каждого из нас возникает мысль: «Ну если Коли не будет, то в два раза больше…». А у него: «А если Жени не будет – в два раза больше…». Мы месяц зарабатывали миллион – посмотрите, как быстро заработать полмиллиона. Это вульгарно, но это так. И вот невозможность поделить огромные деньги, а это миллионы долларов, просто миллионы долларов, приводит к внутривидовой резне. Теперь все убивают всех. Кланы убивают кланы. Внутри кланов борются за иерархию, потому что там есть бригадиры, есть замы, есть консильери и так далее. Убить человека становится легко и просто, перефразируя в обратную сторону Булгакова.

Вот смотрите, нам сейчас с вами надо купить сто книг. Вроде легко. Нет! Дело не в деньгах. Эти сто книг надо запаковать, правильно? Эти сто книг надо положить. Эти упаковки надо вынуть, вызвать машину – вы сейчас представьте, сколько нам нужно работы сделать, чтобы эти сто книг довезти до дома. Сто книг домой, а их надо расставить распаковать, выкинуть упаковку и так далее. То есть, это нам работы часа на три, правильно? Правильно. Что такое убить человека? Это легче. Мы сейчас доезжаем до Купчино, встаем около парадной, стоим курим. Он выходит – подходим и из ТТ-шки его валим. Ну легче убить человека, чем сто книг купить в этом магазине, запаковать и привезти домой. Вот что происходит. И об этом говорится: уже похороны становятся местом тусовки. Когда сначала все так идут, а потом вдруг начинается… Я так выхватываю в стиле, позволю себе сказать, Шкловского, какие-то куски: «Здорова, слушай, а вот там этих самых, саранских положили, вы имеете к этому отношение?» – «Да нет, я не имею. Это вот воркутинские сделали, я им еще…». То есть, чего там, четырех парней положили: «Нет, это не я. А вот они идут!». Я это назвал (и это поддерживают ветераны выжившие) бесовщиной. Это абсолютная бесовщина. Тот советский парень, которым гордилась школа, которым гордился советский спорт и который стремился к советскому гимну, искренне стремился, искренне совершенно, он превратился в демона. Где есть рога, хвост, копыта – вы просто не видите этих атавизмов. И все начали пожирать друг друга. При этом, все-таки я иронично скажу: государство к этому не имело никакого отношения, вообще. То есть, братва сожрала друг друга, а государство просто на это смотрело и говорило: «Ух ты! Во дают!». В день восемьдесят трупов. Это сейчас… В день по Ленинграду восемьдесят семь трупов.

Н. Солодников: А тогда?

Е. Вышенков: Нет, это тогда. Сейчас тоже кто-то водку пьет, мы же про это не говорим, где-то перепили и так далее. Это все из ТТ, потом спецназовцы подтянулись, которых государство кинуло. Спецназовцы пришли и сказали: «Ребят, чего вы в упор-то бьете?» – «А как? Мы не умеем издалека». – «Минуточку. Сейчас все будет, да я его за двести метров сниму». Система же усложняется, увеличивается – гранатометы пошли, устройства и так далее. И это стало абсолютной нормой. «Завалим», «решим вопрос»… Вообще, с точки зрения… Я говорю какие-то злые вещи, но с точки зрения мафии это очень важно. Мафия сильна только одним: она имеет аппарат уничтожения, функцию уничтожения, мгновенную и эффективную, в отличие от государства. Почему мафию боятся? Государство задержит, расследует, судит, суды-пересуды, арбитраж и так далее… И на конце где-то у вас будет какая-то правда либо победа, либо какое-то удовлетворение. У мафии другая история. Раз – и сегодня вечером у человека сломаны ноги. Все быстро решается. Вот это так, об этом еще говорят. Вспоминать вещи мелкие никто не хочет, потому что бесовщина дошла… В этой бесовщине было все, и благородство, безусловно, было. Но были и вещи, когда сами «бесы» вздрагивали от того, что они делают. Когда после того, как великолукские начали стрелять в тамбовских и отстрелили Володе Кумарину пол руки, а он выжил, и началась ответка тамбовских – великолукских начали просто отлавливать и по городу, и по Европе, это была такая резня, то одного парня великолукского, его выкрали с похорон, привезли в лес, пытали, выкололи глаза и оставили.

Н. Солодников: Прямо сцена из «Андрея Рублева», помните?

Е. Вышенков: Да. Понимаете, в чем дело – это не про мафию, это уже про какие-то, все правильно, века. То есть, выкололи глаза противнику и оставили его, чтобы братва посмотрела, что такое в тамбовских стрелять. И даже от этого сами «бесы» как-то так ёжились: «Так, ребята, как-то мы переходим…». А потом можно было стрелять… Еще были, оставались какие-то: «Ну, надо подождать, чтобы жены и детей не было». Но, понимаете, это очень быстро проходит. И когда Беньяминова расстреляли вместе с детьми и положили его с детьми вместе на джипе – стало можно с этого момента и с детьми стрелять. Потом в Сережу Мискарева стреляли с детьми и женой. Ну а что, так вышло. Я сижу в засаде, перегородил – ну, он с детьми. И что мне? Понимаете, да? Эти границы постоянно отодвигались, отодвигались, и, в конце концов, стало можно все. И гвозди забивать в голову стало можно. Это, кстати, не фантастика. Вот что было. Демонизм настал. Из вот этих вот пионеров.

Н. Солодников: Ну, собственно, это и есть глава «Безумие»?

Е. Вышенков: Да, это безумие. А потом, любое безумие заканчивается не потому, что все опомнились, а просто практически все друг друга перебили. В прямом смысле этого слова – кладбища забиты. Высказывания монументальные стоят лидерам, а сколько простых лежит… А сколько закопано, сколько выкинуто в Неву… Плюс, государство набрало силы, плюс люди привыкли, да и время же не стоит, меняется. Плюс, начинается новая эпоха – Владимир Владимирович и так далее. Осталось два вида от братвы: это те, кто старался лить меньше крови, и самые скользкие, самые грамотные, самые изуверы. Вот, выжили. И они какие-то достойные деньги имели – кто-то был миллиардером, кто просто имел достойные деньги. И вот мы собрались, несколько человек, а был огромный стадион, – ну вот так вот, все. Потому что и бизнес был другой, и крышевание пошло другое, уже стали собственниками. Нужно было менять. Одежда поменялась, все поменялось. Вот что произошло. И началось уже внутреннее осмысливание, называется «А что это было?». Разумеется, память устроена таким образом, что не хочется говорить о гадостях. В вашей жизни, у каждого есть в жизни то, что ему не хочется вспоминать. У каждого, я уверен. И когда собираются ветераны – ну, хи-хи, ха-ха, да, какие-то вещи да. Но поверьте, никто не готов. И фронтовики никогда не готовы, ну, настоящие фронтовики. И живем дальше жизнью и уже смотрим на это исторически, социологически, и пытаемся рассказать об этом людям, которые этого не видели, чтобы у них не осталось в голове клише: джипы, пиджаки, цепи, ха-ха, хи-хи. Это даже не неточно. Это пошло. Слово «пошлое» нельзя перевести на другой язык мира. Вот.

Н. Солодников: Мы и когда с вами программу большую записывали, и в этой книжке есть маленький кусочек вашей беседы с Кумариным, который до сих пор продолжает отбывать свой срок. Я так понимаю, что это у вас с ним была очень большая беседа? Сколько вы с ним проговорили?

Е. Вышенков: Да, тут секретов нет. Тем более, если вы пришли…

Н. Солодников: Кумарин, напомню, для тех, кто еще не знает, один из центральных героев этой книги.

Е. Вышенков: Да, Кумарин «босс всех боссов». Из уважения к вам я должен это сказать. Это очень важно. Чем отличается «босс всех боссов» от всех других? Главное – не жизнью, не повадками, не деньгами, ничем. Кумарин единственный, я ему это в глаза говорил, «босс всех боссов» Российской Федерации, который только про власть.  Деньги для него вторичны – вот это сверхважно. Для всех остальных важны были деньги, а за деньги мы покупаем кого угодно – можем купить тёлку, можем купить депутата. Он только про власть. Это явление абсолютно. Он обречен на книгу. Я единственный, кто смог попасть к нему в тюрьму. Он сидит навечно, сидит с 2007-го года. Он без руки, он глубочайший инвалид, он сидит в одиночке. Как собака перевязывает себя, умрет в одиночке, именем императора. Я к нему пришел, у меня были возможности легальные. Я ему сказал: «Володя, ты обречен на то, чтобы про тебя написали настоящую книгу, а не сборник с интернета. “Давайте наберем…”, – это не ко мне, Володя. Девочку найми, она наберет и все, вперед». Так вот, заканчивая такую историю, у меня с ним длинный разговор был. Под запись, официально, мы с ним знакомы с конца восьмидесятых, что нам скрывать. Единственное, что когда он в таком состоянии, он взаперти, то я, конечно, выбирал выражения, говорил другим тоном, из уважения. В ресторане я бы по-другому с ним говорил. Эта хранится запись. Я честно скажу, что жду – если он умрет, то тут же ее поставлю. Но кусок этой записи, совершенно гениальный, без иронии, я вставил в книгу. Мы уже устали, четыре часа сидим, и как-то так, курим, заходят офицеры, мы говорим: «Мы заняты». И вдруг какой-то разговор пошел, и я говорю: «Володя, ну мы-то с тобой (а он про религию много говорит, он защищается богом) вдвоем точно в рай не попадем». А он такой: «С чего это?». Я говорю: «Слушай, ну я вот там на одном каком-то уровне, а у тебя-то там температурка-то будет мама не горюй». Он говорит: «Жизнь-то за себя откусывай, чего ты меня-то туда тащишь?». Я уже даже как-то взбодрился, говорю: «Володь, мне-то ты зачем это говоришь? Я же не журналист тебе». А он говорит: «А будет по-другому, Жень». Я: «Слушаю…». Он говорит: «Я умираю, иду. Апостол берет мне и зачитывает все, что я: война, месть, трупы, все зачитывает. Я говорю: «Ну, да. Все, как ты сказал – один в один». А он: «Ну тогда тебе в соседнюю дверку». Я говорю: «Обожди». И так ставлю ногу в дверь, говорю: «Подожди». Апостол: «Не понял, а что такое?». Я говорю: «Апостол, вот ты мне все зачитал. И все мои грехи, я даже некоторые забыл. И ты говоришь, что я должен в ад идти?» – «Да» – «Вот смотри, есть такая книга, Библия. Читал?» Апостол: «Ну да, листал». Он говорит: «Там написано, что ты, еще петухи не пропели, а уже х… Так написано?». Апостол говорит: «Ну да, написано». Он говорит: «И ты мне после этого вот это, сто двадцать восемь трупов во время резни предъявляешь?!». Открываю дверь и захожу». Вот так вот. И я ему говорю: «Володя, это стрела». Во-первых, это очень близко к тексту. Значит, это не литература, это реальная вещь. Я его слушал и сказал ему про это: «Володя, то, что ты сказал, – я даже не понимаю, что ты сказал!». Это абсолютный литературный памятник мафии. Вот я так это воспринимаю. Это и про его высказывания, и про него лично, и про абсурд, про религию, и про осмысление того времени. Поэтому, после этого я долго не мог успокоиться, в конце дописал такую строчку, что вроде как мафия самоликвидировалась, все друг друга пожрали, и написал примерно так: «Но вы не расслабляйтесь. У мафии долгое терпение». То есть, если вдруг, если что, если это революционное время, если Герман Греф вдруг скажет: «Все спокойно, но пока вам ничего не дам», поверьте, что демоны появятся как в том вульгарном американском фильме. Это не про «страшно», это про то, как устроена история. На мой взгляд.

Н. Солодников: Хорошая точка. Даже ничего говорить больше не буду. Спасибо вам огромное.

Е. Вышенков: Вам спасибо.

Н. Солодников: Ребят, уважаемые гости, те, кто пришел, – поверьте, воспользуйтесь случаем, возьмите эту книгу, подпишите ее у Евгения Владимировича, и это будет вам большой подарок, будете читать с огромным интересом. Спасибо огромное, встречаемся в три часа.