Николай Солодников: Ну что, друзья, начну, что называется, с объявления. У нас, к сожалению, третий диалог не состоится, потому что наш герой, Александр Степанов, абсолютно чудесный священник, с которым мы должны были поговорить о книгах отца Александра Меня, которые начали сейчас переиздавать (и «Сын человеческий», и другие), приболел. К сожалению, так бывает. Уважительные причины, но, увы. В следующий раз с ним обязательно встретимся. Так что сегодня для нас это завершающий диалог.

Я с большой радостью представляю вам нашего постоянного гостя, героя, моего старшего и любимого товарища, соредактора журнала «Звезда», историка, писателя Якова Аркадьевича Гордина. Ваши аплодисменты. У нас всегда есть поводы для встречи, есть, о чем поговорить. Но сегодня, как говорится, повод весомый – вышла новая книга Якова Аркадьевича в потрясающем нашем издательстве «Вита Нова». Издательство, которое само по себе является произведением искусства, потому что то, как они издают книги, и как долго они издают книги, как долго они держатся в этой профессии… Каждая книга – это, конечно, отдельное произведение искусства. И вот вышла книга, которая называется «Царь и Бог. Петр Великий и его утопия», у которой один автор, Яков Аркадьевич Гордин. Книга до этого нигде не издавалась, это первое издание. Соответственно, это большое-большое событие для всех почитателей русской истории и оригинального взгляда на то, что происходило с нашим отечеством триста лет назад. Яков Аркадьевич, как книжка задумывалась, как родилась, процесс и так далее?

Яков Гордин: Книжка, вообще-то, родилась из одной главы другой книжки, которая была написана в конце восьмидесятых-начале девяностых. Такая у меня есть книга, «Меж рабством и свободой». Это книга, где в центре событий 1730-го года, которые начались через пять лет после смерти Петра, две политические группировки попытались ограничить самодержавие в России. И пять недель Россия жила при ограниченном самодержавии. Традиционно это называется «попыткой верховников», хотя, на самом деле, это не совсем так. И верховники были разные, и была еще одна группировка, «шлехетская», условно говоря, дворянская. Но окончилось все это плохо: как это бывает в прогрессивном либеральном движении, две группировки, у которых была одна стратегическая цель, но фактические разногласия, борются друг с другом, и, соответственно, победила третья сила – сторонники самодержавия. И кто-то в Шлиссельбург, кто-то на плаху, ну как полагается.

Но дело в том, что там была такая предварительная глава для объяснения того, что происходило, которая была посвящена, в основном, делу царевича Алексея. Вот здесь значительная часть книги посвящена этому делу, уже в более значительном объеме и с новыми материалами разными. Дело в том, что «дело Алексея» традиционно в советской историографии трактуется чрезвычайно примитивно и просто совершенно ложно. Я тут, естественно, привожу некоторые «замечательные» пассажи из советских историков, особенно чудовищные по своему искажению смысла. На самом деле, этот конфликт Алексея и Петра был очень серьезным. Но мы все представляем себе Алексея Петровича по картине художника Ге, как известно, и по фильму, где Черкасов тоже скопировал унылый такой персонаж, сразу видно, что ничтожный, чего уж говорить о нем. Но мне посодействовал один добрый знакомый, наш историк, но преподает в Сорбонне и, соответственно, имеет доступ к европейским архивам, и я тут публикую документ, который, помимо всего прочего, абсолютно переворачивает представление об Алексее. Это был, конечно, не такого масштаба человек, как его отец, естественно, но человек очень незаурядный, очень образованный, европеец. И, собственно, их конфликт… Я не буду вдаваться в подробности, иначе мы совсем уйдем в сторону. Кроме разных семейных дел, это еще был тяжкий и, в общем, неразрешимый конфликт представлений о том, как должна развиваться страна. И Алексей вовсе не был сторонником вот этой московской дремучей старины, все было неизмеримо сложнее. Поэтому эта глава и появилась в той книге прежней.

Вот как писал один из советских историков, был такой профессор Мавродин, что вокруг Алексея сгруппировались реакционные бояре. Но в то время, когда конфликт Петра и Алексея нарастал, никаких бояр вообще не было в природе. И вокруг Алексея как раз сгруппировались, если пользоваться этим словом, некоторые близкие соратники Петра. Поэтому Петр и понимал опасность этого конфликта. И поэтому он с самого начала конфликта решил физически уничтожить Алексея. Тому, опять-таки, было много причин. Это было столкновение людей, работавших с Петром, но понимавших, во-первых, что страна уже не выдерживает этот темп и этот метод, условно говоря, реформирования (Пушкин называл это «революцией Петра», и это, мне кажется, ближе терминологически), и было два аспекта: вот этот, потому что они представляли себе, в каком состоянии находится страна, а кроме того, у Пушкина, на которого я тут неоднократно опираюсь, была такая замечательная запись о Петре: «История представляет вокруг него всеобщее рабство. Все дрожало, все молча повиновалось, все были равны перед его дубинкою». Действительно, тут дело в том, что Петр уже много сделал к тому времени, где-то к середине 1710-х годов (а конфликт с Алексеем начался в острой фазе с 1715-го года, а окончился в 1718-м убийством Алексея) русские государственные деятели очень много бывали в Европе, хорошо представляли себе статус государственного человека в европейских государствах, и вот это бесконечное унижение, которому они подвергались, их сильно утомило. Вот события 1730-го года (почему это все связано) – попытка, было написано несколько конституционных проектов, которые, помимо всего прочего, защищали верхний слой, дворянский и аристократический, от произвола самодержца. И личность, и имущество, все это было очень важно.

Вот, из этой небольшой главы книги конца восьмидесятых годов и родилась эта книга. Но тут несколько сюжетов, связанных между собой. Это попытка показать, почему колоссальный замысел Петра (Петр, конечно, был человеком с чертами гениальности) был утопией. Первая глава называется «Утопия как политический проект», где я попытался проанализировать вообще утопические проекты, начиная с платоновского государства, и выясняется любопытная закономерность: во всех этих проектах, этих моделях идеальных государств… Во-первых, они основаны на жесткой дисциплине, а во-вторых, как бы сейчас сказали, у них была очень мощная силовая составляющая. И таким апофеозом утопической модели была «Русская правда» Пестеля, чудовищный документ. Исходя из представлений о такой классической утопии, я попытался рассмотреть то, что делал Петр. Это тоже была попытка построить утопическую модель, идеальное государство, естественно, с опорой на силу, потому что утопия – это нереализуемая идея, а если этим занимается человек власть имущий, то он пытается навязать реальности свои представления о том, как должна идти жизнь, а жизнь сопротивляется. И нужно ее ломать, а для того, чтобы ее ломать, нужна сила. Поэтому то, что по-настоящему удалось Петру, это гвардия и армия. Силовую составляющую он построил замечательную. Действительно, Европа с тех пор, собственно говоря, боится России. Потому что Петр после Полтавы…хотя и после Полтавы все было непросто с Карлом, который потом вернулся в Европу из Туретчины. Петр стал вмешиваться в европейские дела, что вызвало против него образование союза главных европейских государств. И это было положено начало таких сложных отношений России и Европы, хотя они, естественно, были очень разные, разные союзы, но тем не менее. Вот у Толстого Льва Николаевича, который пытался написать роман о Петре несколько лет, и остались очень большие тексты, но он оставил это, не удалось ему, у него была замечательная фраза: «Весь узел русской жизни сидит тут». Вот в петровской эпохе. В общем-то, мы живем в петровском государстве, никуда мы от этого не делись. Вот так.

Кроме того, понимаете, петровская модель была разнообразна. Она была направлена не только на запад, но и в значительной степени на юго-восток, поэтому у меня есть большая глава, которая посвящена «каспийскому проекту» Петра. Я рассматривал как раз пять лет, в которые укладывается дело царевича Алексея, и это неслучайно, все связано между собой, потому что этот конфликт с Алексеем, следствие стимулировало некоторые направления реформ. На это время была задумана податная реформа, очень жестокая по отношению к населению, церковная реформа и многое другое. В это же время Петр очень активно занимался азиатскими делами. Была у другого персонажа… В этом же издательстве у меня когда-то вышла двухтомная биография Ермолова. А Алексей Петрович был, в некотором роде, учеником Петра. И у него была такая формула замечательная, он написал: «В Европе нам шагу не дадут ступить без боя. А в Азии целые царства к нашим услугам». В этом был некоторый смысл, и у Ермолова были большие планы, когда он руководил Кавказом относительно Персии, дальнейшего продвижения. А у Петра была почти маниакальная идея добраться до Индии. Это вообще была идея, которая жила еще и в Московском государстве. Но Петр со свойственной ему интенсивностью и умением не останавливаться ни перед чем, вот он если что-то решил, то это должно осуществляться абсолютно без оглядки на возможные жертвы… Так вот, в течение длительного времени, в последний период царствования Петра, это экспансия на юго-восток. Это попытки пробиться через Хеву и дальше к границам Индии, которые кончились довольно плохо. И потом это Персидский поход. Как только закончилась Северная война… А Петр был вообще человеком войны, и он в этом понимал толк, был очень талантливым военным человеком, и он практически все свое царствование воевал. И как только закончилась Северная война (двадцать лет, страна разорена), он начал новую войну, Персидский поход 1722-го года. Это попытка пройти туда, в сторону Индии. Знаете, я сейчас остановлюсь, потому что в этой книге много сюжетов разных, но, пожалуй, это главное. И на все это бросает тень «дело Алексея», которое во-многом определило и дальнейшую нашу историю, поскольку для того, чтобы рискнуть убить своего сына-наследника, Петр провел очень большую подготовительную пропагандистскую работу. У него был замечательный помощник, Феофан Прокопович, очень талантливый человек, абсолютно беспринципный, жестокий, но очень талантливый, образованный, умный, и они построили (тут есть тоже глава этому посвященная) концепцию абсолютной, безответственной и бесконтрольной власти государя. Вот «безответственной» – это термин, который был употреблен. Ни перед кем. А Господь – он как бы союзник, и все, что я делаю, он все благословит. Более того, там был еще такой момент обожествления государя, и Феофан проделал большую и талантливую работу для того, чтобы показать, что господь, что царь – в общем-то, большой разницы нет. Поэтому, все, что он делает… А там были очень любопытные вещи: например, нельзя было в мыслях осуждать то, что делает государь, это уже смертельный грех. В общем, много интересного.

Н. Солодников: Яков Аркадьевич, вот что хочу спросить. Возвращаясь к этой цитате-фразе Льва Николаевича Толстого, которого вы уже вспомнили, что узел здесь находится. Вот, что-то сейчас вспомнил: недавно прочитал (и, кстати, всем рекомендую) книгу Наума Ихильевича Клеймана «Этюды об Эйзенштейне и Пушкине», и там половина книги, собственно, посвящена Эйзенштейну, и большая часть посвящена картине «Иван Грозный». А как вы думаете, почему Лев Николаевич все-таки… Сложно, но порассуждать можно: почему все-таки узел вот здесь, в петровской истории, а не в истории, например, Ивана Васильевича Грозного? Когда, кажется, тоже закрутилось что-то такое, серьезное.

Я. Гордин: Да. Петр вообще считал Грозного своим учителем, и он об этом говорил. Есть свидетельства, когда он обосновывал свою связь идеологическую и практическую с Иваном Васильевичем, и говорил, что люди, осуждающие Ивана Грозного, совершенно не понимают той эпохи и того народа, с которым он имел дело. Но отношения с народом у Петра действительно были серьезными. Были очень любопытные детали, которые об этом свидетельствуют. Я сейчас на секунду отвлекусь. Вот в этом «индийском проекте» ему предоставили некоторые сведения, ложные, на самом деле, что Амударья, по которой, он считал, можно доплыть вообще до Индии, впадала когда-то в Каспийское море, а узбеки повернули русло и направили ее в Арабское море, что, в общем-то, при тогдашнем техническом состоянии было маловероятно. Но тем не менее, Петр отправил экспедицию найти старое русло, чтобы повернуть реку обратно. В частности, он спрашивал, сколько мужиков русских понадобится туда отправить, чтобы они раскопали в пустыне это самое старое русло и вернули реку на свое место. Можно себе представить, что было бы с этими несчастными людьми, потому что, скажем, в крепостях, которые были поставлены на Каспии в 1716-17 году… Там была такая крепость у Красных Вод, где потом был Красноводск, туда поставили два полка, тысяча двести человек. Из них семьсот умерло от болезней в течение года, а большинство остальных погибли, когда их эвакуировали на Каспий. Это такая модельная ситуация. Так вот, почему все-таки Петр, а не Грозный. Конечно, традиция Грозного была важна для Петра, хотя я не уверен, что он историографически владел этими сведениями, потому что у него были достаточно общие представления о том, что там было. Но, все-таки, Грозный умер и оставил Московское государство в том виде, в котором оно было до него. То есть, оно было разорено, была проиграна Ливонская война, было ограблено население в период опричнины, в общем, Смутное время было в известном смысле результатом царствования Грозного. Он принципиально не изменил Московского государства – он просто впервые показал (что было важно для Петра, если почитать замечательную переписку с Крупским), что государь владеет идеей вот этой бесконтрольной, безответственной власти, это для Грозного была родная идея. Но, повторяю, структура государства осталась прежней. Но Петр все перевернул. И главное, что произошло, и Толстой это прекрасно понимал, это некая нравственная система представлений, которая была в Московском государстве, была разрушена, но нового ничего не было предложено – кроме культа государства и государя. Поэтому в петровское время, и Толстой тоже это, конечно, понимал, коррупция была похлеще того, с чем мы имеем дело. Это была удивительная вещь, у меня тоже есть глава об этом, – государство разворовывали те, кто его строил. Вот они действительно «петровские птенцы», они государство создавали, насколько это удавалось, и они же его разворовывали. И Петр это в какой-то момент прекрасно понял, но сделать ничего не мог.

Н. Солодников: Почему?

Я. Гордин: Потому что тогда ему пришлось бы остаться совсем в одиночестве. Потому что очень быстро выяснилось, что замешаны в этом все. Когда он в конце 1712-го и начале 1713-го вернулся из Европы, как раз началось следствие и выяснилось, что Меньшиков и еще целый ряд людей обкрадывали армию, не больше не меньше. Они мошенничали с хлебными подрядами – хлеб, который должен был идти на прокорм армии. Ничего нового под солнцем нет, как выясняется. Вместо того, чтобы закупать непосредственно зерно и отправлять его куда нужно, была организована система посредников. Таким образом цена зерна увеличилась вдвое. И эта разница шла в карманы Меньшикова и еще целого ряда людей. В частности, Александра Кикина, который был одним из главных фигурантов дела Алексея, близкий очень Петру человек, опять-таки, с европейской выручкой, кораблестроитель, был главным начальником Адмиралтейства. Ну, вот, удержаться было невозможно. И кончил он очень плохо – был колесован по делу Алексея. Это страшная казнь. Так что, вот этот нравственный распад, который был, по понятным причинам, инициирован резким изменением всех представлений, и новая государственная структура, новая роль армии и секретных служб – это все Петр, все-таки. Это Петр. Потом, конечно, государство Российское гуманизировалось. И когда в 1859-м году историк Николай Герасимович Устрялов, очень хороший серьезный историк, опубликовал сразу после смерти Николая следственное дело Алексея, то, как писал другой историк, Погодин, который этим занялся, общество было потрясено степенью жестокости, потому что, очевидно, не очень себе представляли… Ведь Карамзин не дошел до петровского времени. Поэтому сведения об отечественной истории были довольно скупо известны русскому обществу. Но тут вышел этот шестой том «Истории царствования Петра» Устрялова с протоколами допроса, с описаниями пыток, потому что Алексея пытали очень жестоко, по сию пору неизвестно как он умер, но, в частности, есть одна из версий, что он просто умер от пыток. Хотя это вряд ли – его просто убили, очевидно, вполне сознательно. Ну вот, пожалуй.

Н. Солодников: Я хотел вспомнить еще одну цитату, которую вы тоже приводите в этой книге. Это потрясающе, очень рекомендую, кстати говоря, эту книжку, потому что сейчас она доступна, вот в «Подписных», по-моему, есть – это книга Федора Степуна… Как она называется, «Бывшее и сбывшееся»?

Я. Гордин: «Бывшее и несбывшееся».

Н. Солодников: «Бывшее и несбывшееся».

Я. Гордин: Это великая книга абсолютно.

Н. Солодников: Она есть. Вообще, Федор Степун – это один из тех, кто на «философском пароходе» покинул страну. Или на поезде – ну, не важно.

Я. Гордин: На «философском поезде».

Н. Солодников: К сожалению, он не попал в первый ряд людей, которых вспоминают в связи с этими событиями, как Франк, Бердяев, Булгаков. Он немного в тень отошел, а сейчас, я это и по себе замечаю, все чаще и чаще сталкиваешься с его фамилией, цитатами. И это книга его мемуаров, воспоминаний, размышлений. Так вот, вы здесь приводите его фразу, что мы всю свою жизнь, практически, положили на то, чтобы попытаться понять, что же случилось с нашей жизнью…

Я. Гордин: Причины Октябрьской революции.

Н. Солодников: Да, но заканчивает это словами какими? Что мы так ничего…

Я. Гордин: Так и не разгадали эту загадку.

Н. Солодников: И возвращаясь, собственно, к Пушкину, ко Льву Николаевичу Толстому, который приближается и отдаляется… Пушкин приближается и отдаляется, и только к 1833 году он… Почему не получается? Вот какой вопрос. Ну почему жизнь кладут люди на то, чтобы что-то в этом понять, в загадке русской истории? И не получается. Вот причины семнадцатого года – и не получается. И Бердяев, который тоже в конце своих дней говорил, что прежде, чем критиковать большевизм, сначала надо попытаться понять их правду. Это тоже попытка понять что-то.

Я. Гордин: Да, Федор Августович Степун был человеком таким замечательным, был философ, был офицером-артиллеристом во время Первой мировой войны. И действительно, книга чрезвычайно важная. Я ей еще немного пользовался для другой своей книги. Он столько рассказывает… Причем, особенность таких мемуаров и подхода Степуна – это объективное спокойствие. Он пытается (и это ему удается) таким не холодным, ни в коем случае, но спокойным взглядом взглянуть на происходящее и попытаться понять, что же с нами происходит. У него очень большой блок, он работал с Керенским – он и Савенков были военными консультантами Керенского во время Временного правительства, так что он знал и то, что там происходило. У него очень интересные свидетельства об Александре Федоровиче, который тоже, отнюдь, не был анекдотической фигурой – так что, рекомендую.

Теперь о том, почему не удается. Ну, хорошо, а что мы вообще можем объяснить про самих себя? Это тоже непростая история. Что касается Октябрьской революции – действительно, почему? Хотя та простая мысль, что это должно закончиться плохо, она жила с дальних времен, с семнадцатого века. Вот то государство, которое выстроил Петр, вот эта недостроенная утопия, такая уродливая утопия, она ведь существовала… При всем при том, великая культура, спору нет, до поры до времени блестящие военные успехи, много чего можно сказать, лучшая часть дворянства, приятно поглядеть. При этом, система существовала все время в состоянии кризиса, постоянно шли речи о необходимости реформ. При Александре первое десятилетие, проверка Сперанского, радикальное изменение, это крепостное право, о котором все говорили, что кончится это плохо. Бенкендорф в конце двадцатых годов писал Николаю в отчете: «Крепостное право есть пороховой погреб под государством». Едва ли не главная идея декабристов – предотвратить будущую крестьянскую революцию. Трубецкой прямо об этом писал, что она неизбежна, если так все пойдет, и с ней будут сопряжены ужасы, которые невозможно себе представить. Ну, семнадцатый год, пятый год – все это было, более-менее, предвидено, понимаете? Когда Александр III в ответ на такие печальные рассуждения Победоносцева сказал ему, что не может же такая империя просто взять и исчезнуть. На что Победоносцев ему ответил: «И не такие империи исчезали». Особенно после пугачевщины, надо понимать, что дворянство уже спокойно жить не могло. Вот этот идиллический быт дворянских усадеб – с одной стороны, да, а с другой стороны, они все помнили, что тогда было. Это вулканическая почва под ногами. Я уже действительно заговорился.

Так что да, все хоть сколько-нибудь думающие люди понимали, что все неблагополучно, и Николай Павлович Романов, Николай I, тоже прекрасно это понимал. И он постоянно пытался нащупать возможности реорганизации, а потом отмены крепостного права. Он понимал, что это нужно сделать. Ничего не получалось, потому что так была запущена система. Потому что они чувствовали, что стоит только начать ее существенно реформировать, то все может пойти вразнос. Это один аспект, вот это мы понимаем. Но угадать, что если бы не было Первой мировой войны, просуществовала бы дальше Российская империя, могла она реформироваться, а дело к этому шло существенно? Или все равно – все, что мы называем социальной напряженностью, неприятие низами верхов уже было таково, что ничего бы не помогло? Не можем, действительно – Степун прав абсолютно, ответить на это невозможно. И совершенно так же, надо сказать, с петровской историей. Петр, конечно, колоссальная фигура – я вот в предисловии к этой книге пытаюсь рассмотреть этот аспект, в общем-то, библейский масштаб того, что он творил. Это попытка выстроить некую Вавилонскую башню – это библейский сюжет совершенно потрясающий по своему смыслу, это всего несколько фраз в Книге Бытия, но что это такое, почему люди решили построить город, и в нем башню до неба? Что за безумная задача? Почему? И почему Господь не разрешил им это сделать? В чем было дело? Это некий аналог петровской революции, вот эта попытка совершить невозможное, построить башню до неба, используя всевозможные ресурсы. Почему это не удалось, почему это не могло удастся… И к чему привела эта неудача, что она означала для последующих поколений? Вы знаете, есть замечательный историк, мы его вспоминали, Евгений Викторович Анисимов, он моложе меня значительно, но он всю жизнь занимается именно Петром. У него есть книги и по восемнадцатому веку, есть книга и о Багратионе, но девяносто процентов его занятий – это Петр. Он совершил настоящий подвиг – он создал биохронику Петра. Много лет, день за днем, он попытался проследить… И она есть в интернете, можно ей пользоваться, замечательная вещь. Он написал некоторое время назад, и в издательстве «Новое литературное обозрение» эта книга была издана, вот такой диалог…

Н. Солодников: За и против.

Я. Гордин: За и против. Замечательно. И очень убедительно – и то, и другое. Потому что Евгений Викторович прекрасно знает и светлую, продуктивную, и антипродуктивную сторону того, что происходило. Но заканчивает он приблизительно так же, как Степун, – он не берется ответить, и это правильно, потому что здесь вообще ответа категорического «да» или «нет», хороши были реформы Петра или плохи, гибельны они были, или, наоборот, спасали, в некотором роде, государство. Было и то, и другое. И вообще смешно то, что произошло, но какова может быть задача – попытаться извлечь, как это банально ни звучит, некоторые фундаментальные уроки. И один из них – то, что в конечном итоге и погубило Российскую империю, государство Российское, это отношение власти к человеку. Это постоянное унижение тех, у кого нет сил сопротивляться.

Н. Солодников: Вообще, вот эту фразу Победоносцева, которую вы вспомнили, ее бы хорошо в мраморе отлить.

Я. Гордин: Да. Он вообще был не дурак. Противный старик, но умный безусловно. Понимаете, что касается Советского Союза, ведь была такая героическая попытка выйти из этой парадигмы петровской, великой реформы Александра II, потом Александр III отчасти к этому вернулся, хоть и не до конца, но большевики восстановили петровскую модель – крепостное право (колхозы), абсолютно тотальный контроль, что было любимой идеей Петра, что все должны быть контролируемы. У него же был специальный указ, который Пушкин специально выделил: запрещение под строжайшим наказанием писать запершись. Главным образом, это было, конечно, для монастырей. То есть, если ты что-то пишешь, то дверь должна быть открыта, чтобы можно было проверить, что ты там пишешь. Так что да, в некотором роде большевики вернулись к петровской модели. И поэтому Петр был такой любимец. С Иваном Грозным было, все-таки, сложнее. А Петр – да.

Н. Солодников: Тут надо еще к этой фразе Победоносцева… Вот сейчас любят вспоминать любых таких людей, которых принято причислять к лагерю консерваторов, государственников. Но любят выбирать определенные цитаты. Мне очень нравятся строчки Федора Тютчева, которые редко что-то вспоминают в последнее время. А строчки такие: «” Единство, – возвестил оракул наших дней, – Быть может спаяно железом лишь и кровью...” Но мы попробуем спаять его любовью, –

А там увидим, что прочней...».

Я. Гордин: Ну да, да. У Тютчева много замечательного.

Н. Солодников: Спасибо, Яков Аркадьевич, огромное. Друзья, ну, эта книга… Я честно скажу, недешевое удовольствие, мягко говоря, но в качестве подарка близкому человеку или самому себе…

Я. Гордин: Не я назначал цену, прямо скажем.

Н. Солодников: Умоляю вас. Спасибо вам огромное, до новых встреч. Надеюсь, что увидимся в конце мая. До свидания.

‍