Катерина Гордеева: Без долгих вступлений сразу представляю вам Андрея Сергеевича Смирнова, который, как говорится, проездом в нашем городе.

Андрей Смирнов: Не проездом.

К. Гордеева: Специально в нашем городе с премьерой фильма «Француз», который сколько лет вы снимали?

А. Смирнов: Недолго.

К. Гордеева: Как это — недолго?

А. Смирнов: Ну, считайте: в пятнадцатом году мы запустились, уже всё было готово. В шестнадцатом, в мае должны были начать съемки, но в марте лопнул банк, где было 2 миллиона долларов спонсорских средств. Пришлось остановить картину, распустить группу и искать новые деньги.

Прошло полтора года. Летом семнадцатого года появились новые спонсоры, и в восемнадцатом году мы в феврале начали снимать. В мае был перерыв, и в июне был один съемочный день в Париже. Вот и всё, снимался недолго.

К. Гордеева: Андрей Сергеевич, мы сейчас стояли в предбаннике и обсуждали вашу энциклопедию закрытых картин: одну картину закрыли, вторую картину закрыли. Как вы считаете, если бы сейчас всё ещё закрывали картины, «Француза» закрыли бы?

А. Смирнов: Если бы была государственная цензура? Да никогда в жизни его не запустили бы!

К. Гордеева: Почему?

А. Смирнов: Ну, там есть определенный образ Комитета государственной безопасности.

К. Гордеева: Почему вам это было так важно? Я знаю, что вы очень долго хотели снять именно этот сценарий.

А. Смирнов: Не очень долго. Я закончил в одиннадцатом году картину «Жила-была одна баба». Я её снял после 30-летнего перерыва. Я бросил режиссуру в 1979 году, потому что мне надоело, что ни одна из четырёх моих картин не вышла такой, как я её задумал. Я переквалифицировался в сценаристы, стал писать пьесы. Ну и повезло ещё, я начал сниматься как артист и хлеб, в основном, зарабатывал как артист.

Прошло двадцать девять с половиной лет, прежде чем я снял первый кадр фильма «Жила-была одна баба». Закончил. В одиннадцатом году вышел фильм, я сразу начал работать над этим замыслом.

К. Гордеева: А как вам в голову история пришла?

А. Смирнов: Это трудно вспомнить. У меня был замысел. Я знал судьбу одного человека, который после ГУЛАГа, отсидев довольно большой срок в лагерях, ушёл из этой жизни. Он был математик, инженер замечательный, и он построил себе дом в Сибири, в Тайге. До ближайшего районного центра было 250 километров. Он жил в этом доме один, кормил себя сам, но у него при этом была электростанция, которую он построил сам, у него был душ, горячая вода. И мало того, он себе добыл телевизор и каким-то образом, например, принимал американскую программу NBC. Вот каким образом? Я лично с ним не был знаком, но я о нём слышал. Вот с этого начинал.

А потом замысел стал расширяться, и получилось, что туда пришёл сюжет о французских стажёрах в МГУ в 50-е годы. Ну и как-то это всё вместе срослось, и получился тот фильм, который есть сегодня.

К. Гордеева: Я ещё не смотрела картину, но я читала сценарий. Если кому интересно, можете посмотреть: в книжке «Лебеда и лопухи» есть сценарий «Француза». Он сильно изменился по сравнению с тем, что было в книжке?

А. Смирнов: Нет, он только стал короче.

К. Гордеева: Судя по трейлеру, вам удалось каким-то феноменальным образом воссоздать атмосферу оттепели. Вы по памяти делали?

А. Смирнов: Почему «феноменальным образом»? 

К. Гордеева: Невозможно настолько точно в двадцатом году XXI века, как будто светится картинка.

А. Смирнов: Ну, это же молодость моя, моего поколения! И для меня там главное, пожалуй, — это становление поколения младших шестидесятников.

В том, что называется сегодня поколением шестидесятников, есть старшие шестидесятники — такие, какими были Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, целое поколение замечательных художников, которые не выставлялись в Советском Союзе. 

А помоложе лет на пять, на семь — это я и мои сверстники. Воссоздать это мне не так трудно.

Конечно, сегодня в Москве снимать Москву 50-х годов практически невозможно, но всё-таки какие-то уголки остались — при желании возможно. Мы старались. У меня замечательный питерский оператор Юрий Шайгарданов, замечательный художник Владимир Гудилин. Коммуналки, общежития, всё воссоздано с буквальной точностью — мы за этим очень следили.

К. Гордеева: Про моё поколение сейчас говорят «уставшее поколение». Про поколение моих родителей говорят, что это поколение, сломавшееся о перестройку. У разных поколений разное описание, но почему-то ни одно поствоенное поколение не описано как счастливое.

А. Смирнов: Не удалось.

К. Гордеева: А каким образом можно описать ваше поколение молодых шестидесятников?

А. Смирнов: Не знаю, мне это в голову не приходило. Мне кажется, что в целом поколение шестидесятников сыграло довольно значительную роль в истории России, в частности при крахе Советского Союза и при попытке всё-таки перейти на нормальную жизнь, на капитализм, на рыночную экономику. Вот, мне кажется, главное.

К. Гордеева: Сломались ли вы об это?

А. Смирнов: Я?

К. Гордеева: Нет — ваше поколение. Вы-то нет, в вас у меня сомнений нет.

А. Смирнов: Не знаю. Мои друзья, сверстники — многие из них ещё полны сил, ещё башка работает, они соображают и ведут себя, на мой взгляд, адекватно. И прекрасно понимают, что переход просто не удался,что мы продолжаем жить в совке, и освоение своего советского прошлого Россия ещё не начинала. 

Немцы с помощью американцев, конечно, но проделали гигантскую работу за 50-е и 60-е годы. В поколениях, которые родились у них после 60-х годов, нет ни зерна нацистского режима. Они выкорчевали это. Конечно, есть там придурки-националисты, как и у нас, это есть в любой нации. Но в целом государство развивается, оно выкорчевало корни нацистского режима.

Всё это же предстоит и России, потому что мы продолжаем ходить по улицам Ленина, Дзержинского, Урицкого. Я уж не говорю о больших городах, но практически в каждой деревне стоит памятник человеку, который, как известно... Сегодня известны даты, суммы. Красная гвардия, которая 25 октября в этом самом городе брала Зимний, как у них это называлось, — ведь это оплачивалось на деньги, которые достал Парвус. Это были деньги германского Генерального штаба. Человек, сломавший судьбу России на деньги немецкого Генерального штаба, лежит в Мавзолее. А вдоль стены кремлёвской лежат люди, которые во время Гражданской войны убивали, грабили, потом боролись с кулаками, то есть с мужиками, которые зарабатывали на жизнь, а не питались чужими объедками, и так далее.

Ведь когда-нибудь всё равно придется эту площадь освободить от этих могил. Можно построить для коммунистов какой-нибудь специальный не мавзолей, а пантеон, куда их отправить, а Красная площадь всё равно должна стать главной торговой площадью Москвы, каковой она была на протяжении веков. Так мне кажется, во всяком случае.

К. Гордеева: Как вы себе объясняете, что так влекло в Советский Союз людей, которые находились за пределами «железного занавеса» и о которых отчасти ваша картина? Что их завораживало? Почему они приезжали, и почему проходило довольно большое количество времени, прежде чем они понимали, что здесь далеко не рай?

А. Смирнов: Это вопрос довольно сложный, в двух словах на него ответить трудно.

В 50-е годы, во время хрущевской оттепели стали завязываться культурные связи. «Железный занавес», конечно, оставался, но всё-таки теснее стало сотрудничество с Европой, с Западом и в первую очередь с Францией. И эти стажёры, приехавшие сюда, все закончили великолепный университет, парижскую Ecole normale по специальности «русский язык», вообще «славистика».

Был такой человек Пьер Паскаль. Он был очень левым, во время революции был в Москве, работал и прожил здесь лет десять. Он бывал у Ленина и пытался установить какие-то связи с Францией. Его трудами в Сорбонне создалась кафедра русского языка, славистики, и за судьбами почти всех этих стажёров обязательно стоит встреча с этим Пьером Паскалем. Причём, странная вещь: он был коммунист, а при этом был верующий, ходил в церковь.

К. Гордеева: Но жил-то он всё равно в Париже.

А. Смирнов: Он же прожил здесь больше десяти лет и работал, потом вернулся в Париж. Странный такой человек, но энтузиаст русской культуры — великолепно говорил по-русски, прекрасно знал русскую литературу. И почти все они так или иначе как-то соприкасались с этим человеком, его энтузиазм стоял за ними. Правда, там были ребята разных убеждений. Несколько среди них были членами Коммунистической партии, особенно те, которые учились в филиале Ecole normale в Сен-Клу, были ребята более правых убеждений или просто вне политики. 

Но! Как мне написали, в городе Шатору в 100 километрах от Парижа, живёт сейчас одна дама из этой группы стажёров. Её зовут Женевьева Жоаннэ-Костанди, она со своим мужем перевела на французский не что-нибудь, а «Красное колесо» Солженицына. Это практически 10 томов тяжелейшего русского текста. Поэтому, когда я встречался с ней и её тогда ещё живым мужем, я сказал, что жалко только, что они сначала не перевели это на русский, потому что читать это достаточно тяжело. 

4 октября мы показали фильм в Париже. Там были двое из стажёров 50-х годов. И наш фильм посвящен памяти Алика Гинзбурга, одного из первых русских диссидентов, а семья его, жена и двое взрослых детей живут в Париже. У нас есть новеллка внутри фильма, рассказывающая о лианозовской коммуне художников, и там воспроизводятся полотна замечательного художника Оскара Рабина, который, к сожалению, не дожил до премьеры, умер в начале этого года — правда, в возрасте 91 года. Его семья тоже там. В общем, мы показали картину для тех, кто имеет непосредственное отношение к нашему сюжету.

Но Женевьева Жоаннэ-Костанди по старости, по болезни приехать в Париж не могла, и я ей послал картину, она посмотрела её на компьютере и написала мне в ответ восторженное письмо, в котором есть фраза — я её цитирую буквально: «Это та самая Россия, тире, нищая, голодная, трагическая, которая так врезалась нам в душу, что определила всю дальнейшую жизнь». Вот, пожалуй, главный секрет.

Из этой группы французских стажёров вышли выдающиеся переводчики, учёные, слависты. Покойный — к сожалению, умер в прошлом году — Луи Мартинес: вы увидите в фильме, когда вырывают динамик прослушки в общежитии МГУ, это подлинная история, это сделал Луи Мартинес. Он перевёл на французский не что-нибудь, а «Евгения Онегина» с великолепным комментарием. Или тоже, к сожалению, покойный Жак Като издал три тома переписки Достоевского на французском языке с великолепным комментарием. Вот такие ребята, которые свою жизнь положили на пропаганду русской культуры, русской классики. Вот так их задело, они пытались врасти в эту жизнь. 

За ними очень следила ГБ. Как один из них рассказывал, они жили в секторе «Г» общежития МГУ, как снято и у нас в фильме, точно в этих комнатах — эти комнаты мало изменились с тех пор. И он рассказывает: «Я выхожу из здания общежития, иду к автобусу и вижу, что машина “победа”, в которую садятся четыре мужика, трогается и едет за мной. Ну, я повернулся, вернулся обратно и через другой выход из университетского высотного здания выхожу на заднюю улицу. И там я вижу — как только я трогаюсь, другие четверо мужиков садятся в такую же “победу”, и она трогается. И я представил себе: за мной, дураком, восемь мужиков — это же восемь зарплат! Чего я им стою, когда за мной ничего нет такого, что могло бы их интересовать?»

Вот так они начинали разбираться в нашей жизни. Но каждый из них, в том числе, коммунист — тогда он был коммунистом — Андре Радиге, который сейчас профессор в Гренобльском университете, преподаёт русский и русскую литературу, они свою жизнь положили на пропаганду русской культуры, на перевод наших классиков на свой родной язык.

К. Гордеева: Жили ли вы действительно в конце 50-х — начале 60-х с оглядкой на КГБ, имея в виду, что КГБ в вашей жизни есть?

А. Смирнов: А вы живете иначе?

К. Гордеева: Это был мой следующий вопрос — что меняется всё кроме того, что мы все живём, имея в виду, что КГБ живёт вместе с нами. Но они про себя не думают, что проиграли.

А. Смирнов: Это мы живём вместе с ними пока что. Да ну, об этом смешно говорить!

К. Гордеева: Почему смешно? Об этом важно довольно поговорить. Они-то считают себя ангелами правосудия и единственной скрепой, на которой зиждется земля русская. А кто в этом виноват, разве не мы?

А. Смирнов: Катя, я об этом даже говорить не хочу! Это предмет, не заслуживающий обсуждения.

К. Гордеева: Андрей Сергеевич, да почему? Всю страну они как-то держат в своих руках, а вы считаете, что они не заслуживают обсуждения. Они столько жизней переломали.

А. Смирнов: Понимаете, если это каждому из здесь сидящих не ясно, то мы живём в совсем дикой стране, тогда чтó проку заниматься её просвещением?

К. Гордеева: Извините, пожалуйста. Не сердитесь!

А. Смирнов: Пожалуйста.

К. Гордеева: Как принимали фильм в Париже?

А. Смирнов: Пока везде, тьфу-тьфу, не сглазить, неплохо. Но вот он только 1 ноября выйдет в прокат в кинотеатры, и как её примет рядовой зритель, я пока не знаю.

К. Гордеева: А вы не боитесь, что те, про кого мы не будем говорить, оскорбятся за честь мундира? 

А. Смирнов: На этот вопрос я тоже отказываюсь отвечать.

К. Гордеева: И испортят картине судьбу.

А. Смирнов: Всё возможно.

К. Гордеева: Я заканчиваю, Андрею Сергеевичу нужно бежать на премьеру.

А. Смирнов: У меня сегодня премьера. Я сюда приехал только из любви к Кате и её мужу Коле.

К. Гордеева: Вы успеете. 

А. Смирнов: Всего доброго! Спасибо, Катя!