Николай Солодников: Дорогие друзья! Для нас это действительно огромная честь, и больше ничего не буду про это говорить. Мы собирались представить двухтомник пока – вообще это будет трехтомник. Вышли две книги, одна называется «Три века архитектуры Санкт-Петербурга. Классический город», «Три века архитектуры Санкт-Петербурга. От классики к модерну», и будет еще третья книга, которая будет называться «Век модерна».

Владимир Лисовский: «Век модернизма».

Н. Солодников: «Век модернизма». Там от 1917-го года до наших дней. Но мы сейчас посовещались в каморочке, и понятно, что в рамках сорока минут-часа говорить об истории архитектуры Санкт-Петербурга – рискованный шаг.

В. Лисовский: Опрометчиво.

Н. Солодников: Опрометчивый, да. Поэтому будем говорить о нашем герое — о Владимире Григорьевиче. Владимир Григорьевич, Ваш прадед, прадедушка и дед были архитекторами. Расскажите про них немного.

В. Лисовский: Начинается разговор с довольно нескромной темы, но это действительно так. Предки у меня изобилуют, можно сказать, архитекторами, потому что они в трех поколениях нашей семьи присутствуют, и, скорее всего, они виноваты в том, что я вот избрал такую специальность — архитектуроведение и история архитектуры, потому что они поселили во мне какие-то такие гены архитектурные. Я действительно всегда обращал внимание на архитектуру, еще будучи даже совсем маленьким, а жил я недалеко отсюда — на улице Пестеля, еще до войны это было дело. И я вот, например, помню, какие дома на Литейном проспекте надстраивались, перестраивались, какие обращали на себя внимание больше, даже вот с такого малолетнего возраста, а какие меньше, и не только эти дома на Литейном проспекте, потому что еще вторым моим домом, отцовским, отчим – то был дом, связанный с моей мамой… Второй, отчий дом был не более, не менее, как на Невском, 56, а это Елисеевский магазин, если кто забыл адрес. А там правое крыло этого магазина – это жилой флигель. И вот на четвертом этаже этого флигеля была квартира – огромная коммунальная с длинным коридором, по которому я ездил на трехколесном велосипеде замечательно, развивал большую скорость. И из окон тех комнат, где жили мои ближайшие родственники, открывался вид на Александринский театр. Ну бог его знает, может быть, это тоже повлияло на то, чем я стал.

Но вот предки-архитекторы, значит: самых первым из тех, который высвечивается в перспективе, был Николай Никитич Никонов, который родом происходил из ярославских крестьян, но потом вот выучился архитектуре в значительной степени самоучкой, стал епархиальным архитектором и отметился и у нас в городе, и в других местах целым рядом разнообразных построек. Разнообразных в каком смысле – в том, что они принадлежали разным жанрам, все-таки среди этих жанров преобладал жанр культового сооружения, и доходные дома. Двумя из этих них он сам владел, и когда я прохожу мимо этих домов нынче, я обуреваем становлюсь и гордостью, и сожалением, почему эти дома не принадлежат мне теперь. А один из этих домов находится на Колокольной улице под номером 11. Дом, расцвеченный узорами, рельефными вставками в так называемом русском стиле. Неслучайно — потому что Николай Никитич Никонов был довольно крупным мастером этого своеобразного направления, развивавшегося в рамках так называемой эклектики (она преобладала в архитектуре во второй половине XIX века), но в отличие от других разновидностей эклектики, которые использовали мотивы, пришедшие в Россию в том числе с Запада, русский стиль пользовался материалами отечественными, стремился развивать традиции древнерусского зодчества, и вот отсюда увлечение яркой красочной декорацией, мотивы которой заимствованы были в основном из ярославского и московского зодчества XVII века.

Вот таков был Николай Никитич Никонов. Из крупнейших его работ здесь, в Петербурге, надо упомянуть обязательно Иоанновский женский монастырь на Карповке – довольно крупный комплекс, включающий в себя помимо пятиглавого храма еще и корпуса разного другого назначения. Этот комплекс служит сейчас церкви тоже. Отдельные церковные здания раскиданы по всему городу, вот на улице Некрасова, на Бассейной бывшей, есть один храм тоже в таком красочном духе сделанный по проекту Никонова. Одна из наиболее интересных построек Николая Никитича Никонова стояла на углу Стремянной улицы и улицы Марата, нынешней (прим.: бывшей) Николаевской, но ее разрушили еще в 60-х годах прошлого столетия, тогда много храмов погибло жертвами своего времени. На этом месте сейчас стоит офисный дом, в котором оформляют визы для выезда за границу. Тоже неплохая, в общем-то, работа архитектора Орешкина, но жалко, что она возникла здесь вместо довольно интересной постройки, которая включала в себя пятиглавый храм, тоже в русском стиле сделанный, и к нему примыкал дом, где могли проводиться религиозные собрания всякого рода, специфические встречи – ну, вот такое здание, предназначенное для развития религиозной жизни города в одном из возможных направлений. И вторая крупнейшая постройка Никонова уже за пределами Петербурга — это Новоафонский монастырь, который, может быть, некоторые из присутствующих знают и видели. Это Абхазия современная, бывшая часть Грузии, черноморское побережье. Очень крупный комплекс, который занимает весьма видное место в панораме кавказских берегов. Пожалуй, это крупнейшая работа Николая Никитича Никонова. Ну а дальше пошла цепочка развиваться: у Николая Никитича было несколько дочерей, одна из этих дочерей, Варвара Николаевна, была моей бабушкой прямой, так сказать, другие родственники — там более сложные какие-то зависимости, но все они происходили как раз от Николая Никитича Никонова.

И вот эта дочь его, моя бабушка, вышла замуж за Александра Федоровича Барановского, а это тоже архитектор, который таким образом присоединился к линии Никоновых, но со своим архитектурным прошлым и менталитетом. Тоже довольно крупный архитектор, хотя он не выходил за пределы такого жанра, который связан с проектированием доходных жилых домов, но их у него довольно много было построено в Петербурге. Так получилось, что основным районом строительства по проектам Барановского был Васильевский остров. Можно видеть некое подобие такого ансамбля, выполненного в духе, близком к модерну, на Среднем проспекте Васильевского острова на пересечении, я всегда путаюсь с номерами линий, честно говоря, но, по-моему, это пересечение с 10-й и 11-й линиями Среднего проспекта: два похожих друг на друга дома, облицованных светлой керамической плиткой, с угловыми башенками и эркерами. Ну, вот он был в числе моих предков. А у Александра Федоровича Барановского был сын – Лев Александрович Барановский, который тоже был архитектором и строил даже до войны в основном, но его судьба сложилась трагически: он попал в плен во время войны, потом из плена в лагерь советский – такая дорога, которая многими проторена, а поскольку он получил образование в Петришуле, то у него выработался такой немецкий, что ли, менталитет, образ мышления, и это не могло не сказаться. Он очень хорошо отзывался о немцах как о нации, о культурном достоянии Германии и так далее, наверное, это было замечено там, где нужно, – ну и вот отсюда лагерь. Не только потому что плен, но и поэтому. И в лагере он скончался, произошло это в 1943 году, так что от построек его я не знаю, что осталось. Я знаю только, что работал он в Уфе главным образом, и вот надо изучать еще архивные материалы Уфы, чтобы установить, где же там остался его след архитектурный, если он вообще остался. Вот такая история с тем, почему я оказался в рядах тех, кто связан с архитектурой.

Все архитекторы обязаны очень хорошо рисовать, и они прекрасно рисовали. И мой дядя Лев Александрович, которого я упомянул последним из этой когорты, – я с ним довольно много общался до войны еще, и он мне делал много рисунков, я их прекрасно помню, среди них, например, рисунок, изображающий внутренность троллейбуса, а троллейбус тогда в довоенные годы – это была новинка в Ленинграде. Кроме того, мальчишка – он всегда интересуется машинами. Вот этот рисунок способствовал развитию этого интереса. Какие-то задатки умения рисовать мне передались, я рисовал с младых ногтей, помню, как я это делал и до войны, и после войны, этот талант – если он был, а его не было, наверно, способности – их надо развивать, но никто не развивал, я сам не развивал, относился к этому наплевательски. И никакого рисовальщика, а тем более архитектора из меня не получилось, не могло получиться по определению, потому что предков тут явно недостаточно. Зато я увлекался в юные школьные годы, а так получилось, что я жил в 40-х годах, во второй половине 40-х годов не в Ленинграде, а в Москве, куда переехала моя мама, которая разошлась со своим супругом, моим отцом. Ну, сложные такие перипетии семейные, они всем, наверно, знакомы. И школу среднюю я окончил в Москве. И надо же такому случиться, я этому сам немножко удивляюсь, ну совсем мальчишка, ничего еще, никаких задатков в таком возрасте взрослых не просматривается или не всегда может просматриваться, но по Ленинграду я все время скучал, тосковал, ездил каждый год сюда на каникулы к отцовскому семейству – обязательно два раза в год. И ходил по улицам города, и любовался, конечно, теми зданиями, которые всех восхищают. Но тем не менее, когда закончил школу, во мне выросла другая склонность, не знаю почему – к кораблям, ну вот потому что они тоже машины. И я поступил в Ленинградский кораблестроительный институт, переехав таким образом из Москвы в Ленинград, вернулся в свой город, знакомый до слез, да, избитую совершенно цитату здесь можно привести. Там в кораблестроительном институте я познакомился с лучшим моим другом Игорем Кирилловичем Бородаем, который вот здесь присутствует и гнусно улыбается.  Я его просил, особенно, не приходить сюда, а вот пришел. И я, и он прекрасно окончили кораблестроительный институт, ну как прекрасно – окончили и окончили. Я-то вообще рос таким паинькой, маменькиным сынком, и поэтому среднюю школу оканчивал с золотой медалью. Ее, правда, с какими-то шероховатостями мне вручили, но вручили, я стал золотым медалистом. Но в кораблестроительном институте этот номер не прошел. Во мне технической жилки нет, я это должен был сам понять, а это гуманитарное начало, которое было взращено вместе с семьей, оно, значит, мне источило и испортило весь организм. Поэтому, когда я кончил кораблестроительный институт и стал работать инженером в научно-исследовательском институте имени академика Крылова – сейчас это уважаемый и так называемый Крыловский научный центр, из которого высасывает соки мой друг Игорь Кириллович Бородай по-прежнему, обогащая его своими идеями. А я-то не смог его обогатить, хотя одной идеей обогатил. Я там занимался тоже исследовательской работой, связанной с проектированием лаборатории одного вида, предназначенной для испытаний моделей судов в обращенном движении. Что это значит: модель стоит, а поток воды на него набегает, и все это происходит в такой вертикальной плоскости, как у аэродинамической трубы, только вместо воздуха там вода. Вот такую штуку надо было спроектировать и якобы исследовать какие-то ее особенности: как складывается поток, какая динамика скоростей, что происходит в углах при переходе от одной ветви этой лаборатории к другой. Вот из этого вышла моя кандидатская диссертация, но на степень кандидата технических наук. Произошло это, дай бог память, в 65-м году, по-моему, 1965-м году. И все это время я рвался в гуманитарии: читал книги, смотрел на то, что окружает меня, и из этого всего вышла совершенно ужасная вещь: я решил уволиться из ЦНИИ Крылова, проработав там десять лет. Вот после защиты кандидатской диссертации, при этом я, начиная с 60-го года, учился на заочном отделении Академии художеств –  института имени Репина. Вот туда пошел для того, чтобы укрепить свои эмпирические знания, поставить их на мощную базу научную. И действительно поставил на научную базу с помощью тех великолепных педагогов, которые меня учили. Всех их перечислить невозможно. Это и Абрам Львович Каганович, и Гривнина Наталья (прим.: Анна) Саввишна, это целый ряд других знаменитых людей в области архитектуроведения. Игорь Александрович Бартеньев – замечательный, старой закалки ученый и педагог, который прекрасно читал лекции, превосходно знал материал, в том числе зарубежный, и все это, так сказать, обратил на нас. Наконец, Андрей Львович Пунин. Среди педагогов Академии художеств был и такой замечательный человек, который, увидев, что я занимаюсь живописью и пишу какие-то курсовые работы на темы живописи, сказал: «Ну бросьте вы заниматься этой ерундой! Вот вам архитектура, надо архитектуру изучать, модерн!». Из его уст я впервые услышал словосочетание «северный модерн». Он предложил мне заняться изучением творческой биографии архитектора Лидваля, по-русски Федор Иванович Лидваль, архитектор сейчас очень хорошо известный, а когда Андрей Львович мне предложил им заниматься, ну, знали, что такой архитектор был – и все. Так же, как знали, что даже был архитектор Николай Васильевич Васильев, о нем еще меньше знали, чем о Лидвале. А вот я всей этой публикой, привязанной к северному модерну, стал заниматься, один за другим. Лидваль стал героем моей курсовой работы, дипломную работу я написал на тему «Об архитектуре северного модерна», так там в подзаголовке, правда, это название и звучало. И опять-таки без ложной скромности надо сказать, что это была первая работа в России, посвященная этому направлению. Вот Новый Пассаж, в котором мы находимся, – это одна из знаменитейших теперь построек северного модерна. Повторяю, о том, что он существует и что его проектировал даже Николай Васильевич Васильев, об этом было известно, было написано даже в таких общеупотребительных учебниках. Но подробностей дальше не было никаких. А я, когда по совету Андрея Львовича Пунина стал заниматься северным модерном, стал очень глубоко копать этот материал, и надо сказать, что копание в исследовательской работе – это замечательное занятие, просто тут вспоминаешь шутки Жванецкого или Райкина насчет того, что исследовательская работа – это удовлетворение собственного любопытства за государственный счет. Тут что-то такое было, да. И я очень много материала накопал. А Васильев Николай Васильевич открылся передо мной в совершенно потрясающей целостности своего облика архитектурного. Он очень много проектировал на конкурсы, и проекты, им созданные, печатались в журналах того времени, начала двадцатого века. Прежде всего в журнале под названием «Зодчий». Я перешерстил все эти журналы, я увидел все произведения Васильева, и весь этот материал, включая и немногочисленные очень постройки Васильева, но чрезвычайно интересные с точки зрения того стиля, которому они принадлежат, все это стало составляющей моей дипломной работы, которую я защитил, еще находясь в ЦНИИ имени академика Крылова, уже родивши дочь, которая требовала ухода соответствующего, а денег в этом ЦНИИ Крылова платили, как и в других учреждениях – не то что сейчас, там они купаются в роскоши сейчас, а вот тогда это были довольно приближенные к нищенскому существованию условия. Это все меня не остановило, за что меня можно было просто растоптать дотла и выбросить вон за ненадобностью. Ну что это такое, занимается какими-то искусствоведческими штучками, в то время как надо зарабатывать на жизнь. Так вот, я дозанимался этими штучками до того, что ушел в конце концов из ЦНИИ Крылова, потому что меня сосватали в научно-исследовательский музей Академии художеств, одно из тех ученых заведений, которые существуют в структуре Академии художеств. И я, бросив все, помчался в этот самый музей, который наполнен такими старенькими бабушками был тогда, сидящими за своими столами, копающимися в картотеках разных, – ну, чисто музейная такая работа. Но вот я в нее влез. Я опять-таки благодарен этому музею, потому что он давал возможность заниматься тем, чем я интересуюсь, за этот самый государственный счет. Я и интересовался, перекопал дикое количество архивов, в том числе и здесь, ленинградских, и таким образом, шаг за шагом, скопился материал, который потом оформился уже в докторскую диссертацию. Меня взяли в музей Академии художеств на соответствующую должность как кандидата наук, невзирая на то, что они технические, эти кандидаты. Но ведь архитектура и техника – вещи близкие, да, кораблестроение по-другому называется корабельной архитектурой, значит, можно отсюда сделать вывод, что не так и далеко я от первоначальной своей профессии ушел, когда стал заниматься архитектурой. И докторская диссертация была защищена, дай бог памяти, в 88-м, кажется, году, еще в советское время, и это было очень трудно. Боже, какие там трудности пришлось вообще пережить, это рассказывать ни в коем случае нельзя, но по случаю успешной защиты докторской диссертации был сделан такой небольшой банкет, который, я не нашел ничего лучшего, за это меня можно ругать до сих пор, чтоб поместить этот банкет в квартире Игоря Кирилловича Бородая вышеназванного. И была замечательная, такой междусобойчик был устроен, с оппонентами моими, с архитекторами, а тесть Игоря Кирилловича – это архитектор Виктор Владимирович Хазанов, замечательный человек, эрудированный, может быть, не так много настроивший в Ленинграде, но тоже вложивший свое дело в развитие нашего города. Я потом, когда у меня вышла книжка под названием, кажется, «Город без окраин» п – была такая книга у меня, выпущенная Лениздатом, название придумала редакторша этого издания, а этим названием меня потом пинали мои друзья и знакомые таким образом, что мне не отмыться до сих пор. Но вот книжку эту я подарил Виктору Владимировичу Хазанову с посвятительной надписью, как там это звучало… «Создателю Ленинграда от его описывателя». Значит, где-то, может быть, в тайниках квартиры, где жил Виктор Владимирович, эта книжка еще сохранилась. Она была одной из первых, которые мне удалось издать. Надо сказать, что издательское дело в Советском Союзе тоже было очень непростым. Проникнуть в эти издательские центры было сложно, а уж каким-то неизвестно откуда взявшимся субъектам, как я, и тем более. Тем не менее, мне удалось в Лениздате издать эту только что упомянутую книжку, называющуюся «Город без окраин», потом вышло второе издание этой книжки уже с более приличным названием «Ленинград. Районы новостроек». Я заинтересовался тогда этими районами, потому что читал много лекций публичных о ленинградской архитектуре, в том числе и о новейшей. Когда читаешь лекции, делаешь записки, что-то такое копаешь тоже, это все откладывается, и оказалось возможным использовать как материал для книги. А потом удалось еще в издательстве «Искусство», а это престижное уже издательство советское, написать вместе в Мариной Викторовной Иогансен, замечательным исследователем архитектуры XVIII века, книжку под очень простым названием «Ленинград. Архитектурно-художественные памятники» (прим.: «Ленинград». Серия «Архитектурно-художественные памятники XVIII-XX веков»). Она выпущена была в так называемой «белой» серии. Из присутствующих никто, конечно, такой серии не помнит, а в книжном магазине ее, наверное, сейчас тоже не увидеть. Небольшие книжечки, но толстенькие, действительно, с белым переплетом, которые были посвящены очень многим городам Советского Союза. Кроме Ленинграда там и Москва, и Самарканд, и Бухара, и Таллин, много чего другого. И эти книжки дали старт моей, извиняюсь, писательской деятельности, которая продолжается до сих пор, но уже с помощью настоящего петербургского издательства под названием «Коло». Антон Викторович Вознесенский, директор этого издательства, мелькал где-то здесь, он вот такого большого роста, но я его, несмотря на этот рост, не вижу здесь, где-то прячется. И в этом издательстве вышли книги, которые лежат здесь, но не только эти, вот «Северный модерн», книга, которая выросла когда-то из дипломной работы моей, и, вообще говоря, я считаю ее неплохой книжкой – так же как и книжка про Николая Васильевича Васильева, монография, которая была сделана мною пополам с американским автором Гашо (прим.: Ричард Майкл Гашо), он писал об американской части жизни Николая Васильевича, а он эмигрировал из революционной России на Запад и жил довольно долго в Америке, там занимался архитектурой. Об этой второй половине жизни Васильева написано в книжке, изданной издательством «Коло», и это тоже, на мой взгляд, не такая уж плохая книжка, особенно если говорить о первой ее части, которая написана мною и которая касается работ Васильева, в России сделанных. Вот из той небольшой книжечки «белой» серии, «Ленинград», вылезли как яйца из курицы, я извиняюсь за выражение, все то, что я изобразил о Петербурге позже. Усилиями издательства «Коло» был выпущен двухтомник об архитектуре Петербурга в 2009-м, по-моему, году. И вот теперь задуман трехтомник. Прошло довольно много времени с того 2009-го года, мы с издательством решили, что сменились поколения читателей, может, появились те, кто не помнит, что я написал такую книжку, и не стыдно будет еще и с ней появиться. Ну, тут такая арифметическая, что ли… Меня поправит мой друг-математик, какая там прогрессия? Одна книга, потом две книги, а теперь три книги. Но третья книга еще не вышла из печати. И выйдет ли – кто его знает? Мы живем в такое сложное время, вы все прекрасно знаете и видите, что загадывать на какое-то продолжительное время вперед довольно трудно. Но я что только должен сказать – что вот сейчас, в эти самые дни, я шлифую рукопись этого третьего тома. А процесс этого шлифования, доводки до рабочего состояния, приводит (писатели это хорошо знают, и я тоже) к раздуванию объема сочинения. И то, что теперь гипотетически входит в этот третий том, превышает по объему первые два. Ну, я думаю, что издатель такого отношения не потерпит, и если дело дойдет до издания, то надо будет сокращать. А сокращать я не знаю, что можно – потому что мне все нравится, кажется все интересным, а не охвачено девяносто процентов того, что можно включить в такую книгу, понимаете? Вот, значит, такая ситуация.

Ситуация в архитектуроведении, петербургском, в том числе, и в общероссийском, ухудшилась за последние два-три года просто катастрофическим образом. Потому что все великие историки архитектуры, которые работали, создавали свои сочинения, огромный вклад внесли в изучение русской архитектуры и архитектуры Петербурга, многие из них просто ушли из жизни, их сейчас нет с нами. Это и Андрей Львович Пунин, мой незабвенный учитель. И Борис Михайлович Кириков, который вообще недосягаем как величина в области архитектуроведения. И Евгения Ивановна Кириченко, московская исследовательница, которая, я не знаю, если их поставить рядом с Кириковым, кто из них переборит кого – оба такого грандиозного размера как ученые, что их отсутствие невозможно пережить практически. Это Юрий Иванович Курбатов, замечательный архитектор и критик, который очень много печатал статей с критическим содержанием, и тем самым тоже делал большой вклад в развитие архитектуроведения. Это Светозар Павлович Заварихин. Это Михаил Николаевич Микишатьев, книги которого я всем советую читать, потому что Микишатьев обладал, а он архитектор по образованию, не только великим мастерством архитектуроведа, он еще и писатель в общем смысле этого слова был великолепный. Его тексты с литературной точки зрения не превзойдены. Ну и у него есть книги, которые построены в таком жанре прогулок по районам города, в том числе, по Литейной части. В этом магазине эти книги должны быть, вообще говоря. Вот их тоже нужно доставать и читать – вы получите огромное удовольствие. Эти потери, конечно, коренным образом ухудшили ситуацию в архитектуроведении. Ну, все по мере своих сил (те, кто педагоги) стараются восполнить эти утраты – возникают новые поколения специалистов. И в институте, бывшем имени Репина, нынешнем (ох, не люблю этого названия) Академии художеств имени Ильи Репина (это же надо придумать такое название!), тем не менее, оно есть, существует, институт работает очень успешно, и новые поколения специалистов из него выходят. Санкт-Петербургский институт гражданских инженеров (если называть его по-старому), ныне Архитектурно-строительный университет, замечательное учебное заведение, которое готовит архитекторов, там нет архитектуроведческого отделения, ну к нему я тоже прикосновение имел, хотя я уже пенсионер, стал глубоким пенсионером. Прошло уже больше двух лет, как я ушел с поста педагога Академии художеств, но меня продолжают эксплуатировать. Я и в советах по защитам заседаю, и в Совете по культурно-историческому наследию, который работает в так называемом ПАГИОП, это учреждение, которое следит за состоянием памятников архитектуры в нашем городе. Ну и в целом ряде еще мелких дел я участвую. Несмотря на свой ужасающий возраст, я еще что-то такое там делаю. Насколько это долго еще продлится, я не знаю. Вот такая ситуация.

Н. Солодников: Господи, о чем же вас спросить… Так много всего, и так мало времени. Вы знаете, сколько лет? Восемьдесят девять лет!

В. Лисовский: Ну да. Жуткое дело.

Н. Солодников: Можно я спрошу не по теме? Вот как так можно? Чтобы в восемьдесят девять лет…

В. Лисовский: Как дожить до такого возраста…

Н. Солодников: Нет, ну дожить, кто-то доживает. Но как можно вот так в восемьдесят девять?

В. Лисовский: Нет, ну как дожить…

Н. Солодников: Нет, дожить – вот чтобы так!

В. Лисовский: Высшие силы управляют всем этим делом. А что?

Н. Солодников: Я не знаю, гимнастика, йога – что? Диета, что?

В. Лисовский: Нет, кроме утренней зарядки абсолютно ничего. Никаких требований особых к пище тоже. Выпивать я люблю, но делаю это довольно редко, когда мы встречаемся с друзьями по поводу всяких исторических событий. Это не скрою – я всегда держу дома нн-ое количество бутылок в шкафу, это называется «погреб». Ну и преодолевая сопротивление жены, иногда достаю какую-нибудь бутылку и наливаю себе такую стопаришечку и выпиваю. Вот, все. Это портит здоровье и сокращает жизнь. Ну, значит, не настолько испортило и не настолько сократило.

Н. Солодников: Вы знаете, о чем у вас хотел спросить. Ведь кроме истории Санкт-Петербурга, у вас есть работы, посвященные истории архитектуры эпохи Возрождения в Италии. Удалось ли вам побывать в Италии?

В. Лисовский: Вообще-то, если бы я сказал, что не удалось, меня тут же надо было бы поганой метлой погнать из этого помещения. Потому что написать книгу об Италии, не побывав в Италии…

Н. Солодников: Так бывает.

В. Лисовский: Это дурной тон, просто черт знает, что такое. Значит, действительно, написал я книгу, которая называется «Архитектура эпохи Возрождения. Италия». Она вышла в 2007-м году из печати в серии «Новая история искусства». Была создана в то время такая серия, и в ней существует несколько книг по разным вопросам истории искусства.

Н. Солодников: Это вообще была потрясающая серия. Жалко, что сейчас ее нет.

В. Лисовский: Так вот сейчас издательство «Азбука»…

Н. Солодников: Возобновляет?

В. Лисовский: …которое выпустило эту серию, обратилось ко мне с предложением перевыпустить книжку про Италию. Я спрашиваю: «А вы что, всю серию будете переиздавать? Или только эту?». Какого-то внятного ответа я, по-моему, не получил. Хотя, может быть, просто не расслышал – у меня со слухом не все в порядке из-за этого возраста. Так я и не знаю – наверное, все-таки, надо переиздавать всю серию. Причем, чему я немного удивился, поставлено такое условие издательством в отношении моей книжки, что это должно быть строгое переиздание. То есть, абсолютно слово в слово повторение того, что было выпущено раньше. Вообще говоря, это трудно сделать. Абсолютно так поступить нельзя будет хотя бы потому, что другие сочинения по Италии, которые я должен учесть во введении, в разделе «От автора», что, я надеюсь, и будет сделано. Такая книжка должна выйти, слава богу. Перед тем, как я ее изобразил, я сумел побывать в Италии. И был там в течение довольно длительного времени. Мне повезло в том смысле, что…вот тут я, так сказать, удостоился особой привилегии со стороны Академии художеств и Института имени Репина, в Италии, в Риме существует такая штуковина, которая называется Академическая дача. Это, действительно, была такая дача, которая принадлежала предпринимателю, деятелю культуры Абамелеку-Лазареву российскому, которая после революции попала в собственность государства. И государство, не будь дураком, взяло и на этой даче устроило свою дачу, куда приезжали те, кому начальство считало полезным это сделать. И вот в число этих счастливчиков попал и я. В течение целого месяца я жил на этой даче Абмелека-Лазарева в райских условиях, она на таком холме в Риме стоит, с такого холма где-то там внизу видим купол Святого Петра и другие замечательные памятники Рима. Я преимущественно ходил пешком. Я вообще считаю, что вникать в архитектуру, а тем более изучать ее, чтобы потом кому-то это изучение передавать, нужно только пешком, ни в коем случае не ездить. И вот я тогда… А когда же это было? Бог знает, в конце девяностых годов. Ну я тогда был намного моложе – и шагал увереннее. И прошагал не только Рим, но и другие города: были во Флоренции, в Венеции, в Неаполе. Совершались такие экскурсии для жителей Академической дачи. Я набрался там материала, но всего увидеть невозможно. И без этого приходится как-то жить, добавляешь. Сейчас это легко сделать, потому что открываешь соответствующие интернетовские материалы, и можно бог знает  что увидеть, что не увидишь в натуре, включая планы, разрезы зданий, сведения о том, кто там жил, в какой комнате и в какой позиции спал на этом замечательном диване. Все это в интернете можно найти, так что написать книжку, вообще говоря, не проблема. Ну, это я, правда, лукавлю несколько. Написать книжку об архитектуре – это проблема. Потому что любую архитектуру от ансамбля до города надо, конечно, видеть в пространстве и чувствовать, как эти архитектурные объекты взаимодействуют со своими соседями. Вот если этого не знаешь и не чувствуешь – дело плохо. Можно наделать ошибок в тексте и это, конечно, отрицательно скажется на конечном результате.

Н. Солодников: Вот одно дело смотреть и видеть в книгах. А вы, когда приехали в Италию, приехали в Рим, что из архитектуры, вот конкретно, место или здание, собор, что на вас произвело самое сильное впечатление? Вот самое сильное.

В. Лисовский: Это вот, понимаете, трудный вопрос. И часто задают вопросы такого типа «А кто самый лучший архитектор?» или «Самый лучший поэт/писатель?».

Н. Солодников: Интересно!

В. Лисовский: Это не корректный вопрос. Ну они все хороши.

Н. Солодников: Снимаю.

В. Лисовский: Нет, я готов, пожалуйста. Значит, что касается Рима… Вот, знаете, когда я попадал не только в Рим, а в места, про которые в книжках читал раньше, меня потрясало то, что я все это вижу в натуре. Вот это потрясающее ощущение, чувство причастности к этим некогда книжным вещам, которые я могу пощупать. Ну а что касается конкретного чего-то, ну, ей богу, мне очень трудно на этот вопрос ответить. Во-первых, это Римский форум. Это совершенно потрясающее пространство, в котором можно сразу увидеть очень много, несмотря на то, что очень много дошло в руинах, как вы все знаете. Но когда ты оказываешься на территории Римского форума, вот тут ты находишься в состоянии groggy – чувствуешь, что все эти тысячи столетий и лет на тебя как бы снизошли, обволакивают тебя своей оболочкой, и вот это совершенно потрясающее ощущение. Ну и кроме этого, это Античный Рим. Случилось так, между прочим, меня же однажды пригласили сразу после возвращения из Италии преподавать в Академию художеств. Пригласили по печальному случаю – потому что скончался Борис Николаевич Федоров, еще один мой учитель, великолепный знаток архитектуры, который читал в Академии курс истории архитектуры эпохи Возрождения и XVII-XVIII веков. И вот на это место Бориса Николаевича Федорова меня пригласили – а как можно читать то, что я знаю плохо? Вот тут-то я начал углубляться и в итальянский материал, и во французский материал, мне удалось потом побывать во Франции, сделать там много слайдов, которые потом использовал на лекциях. И вот так пошла моя педагогическая карьера в Академии художеств. Она продолжалась ну сколько, тридцать лет, да, я преподавал. Насколько я знаю, более-менее успешно. Вышли из-под моего крыла ученики, искусствоведы, потому что я на искусствоведческом факультете преподавал, и архитекторы, потому что преподавал и на архитектурном факультете, кафедра истории и теории архитектуры, которую возглавлял Андрей Львович Пунин, находилась в составе архитектурного факультета, это все было чрезвычайно интересно, занимательно, полезно для меня, прежде всего. Вот это тоже такой кусок моей биографии, если угодно, который можно упомянуть. Но а если говорить еще о моих занятиях, то я вот упомянул о диссертации искусствоведческой, которую я подготовил и защитил, она была посвящена Академии художеств и ее архитектурной школе. Архитектурная школа Академии художеств, как ни странно, тоже не становилась предметом такого вот углубленного систематического изучения до тех пор, пока я не взялся за это дело. В известной степени, вынужденно, потому что я занимался изучением биографий отдельных представителей этой школы, архитектурой, которую создавали эти представители. Потом уже получилось так, что были обобщены эти результаты и вышла диссертация. До сих пор мне не удалось в специальной академической школе книги издать, ну и уже не удастся. Но из этой работы, связанной с академической школой, вышла еще одна тема, которую я считаю, в значительной степени, моей. Это история национального стиля в русской архитектуре XVIII, XIX и начале XX столетия. Этой теме тоже посвящены книги, причем одна из них, в издательстве «Белый город», такой роскошное издательство московское, очень амбициозное, откуда у него берутся деньги на издание таких роскошных книг это вечный вопрос, все над ним мучаются, думают, но ответа не находят. Так вот эта книжка в таком роскошном издании вышла буквально прошлым летом. Почему-то она не попала в такой замечательный магазин, как этот. Хотя, может быть, я ошибаюсь. Ее можно видеть в книжном магазине этого издательства, «Белый город», в так называемой «Крупе», это дом культуры имени Крупской, который торгует, как известно, книгами, и там она есть. Вообще-то говоря, хотя бы посмотреть на нее, купить ее невозможно, потому что она стоит сумасшедшие деньги, правда все время цена снижается, я это наблюдаю по интернету, потому что нету таких людей, которые могут ухнуть десятки тысяч, пусть на хорошую, но все-таки книгу. Это одна из тех книг, которыми я горжусь в смысле того, как они изданы. А вторая книга, тем же издательством «Белый город» издана, называется «Стиль модерн в архитектуре», тоже богато иллюстрированная, толстая и очень дорогая, но тоже мною любимая, потому что я над ней работал с удовольствием. Она дважды была издана – в 2013-м и 2015-м году. А «Национальный стиль» буквально в прошлом году.

Н. Солодников: Спасибо вам от всего сердца за все эти книги, и за эти частности. Не знаю, Владимир Григорьевич, вы подпишете какое-то количество?

В. Лисовский: Ну, если у меня хватит сил. Вспоминайте о моем возрасте!

Н. Солодников: У вас есть уникальный шанс, случай подойти подписать любую из этих книг.

В. Лисовский: Я буду стараться.

Н. Солодников: Спасибо вам огромное, и я надеюсь, что это наша не последняя встреча. Мы даже не начали разговаривать, только введение такое сделали.

В. Лисовский: Хорошо. Спасибо вам большое. Спасибо за внимание.

Н. Солодников: Друзья, у нас еще одна книга, встреча в три часа. Олег Хлевнюк, «Корпорация самозванцев», невероятно интересная книга, история, оставайтесь. Спасибо огромное и подходите подписывать книги.

‍