Николай Солодников: Ну что, дорогие друзья, мы продолжаем наши мартовские «Диалоги», несмотря на то, что уже апрель. И сразу еще раз проанонсирую, что апрельские «Диалоги» у нас состоятся двадцать третьего апреля, так запланировано. А мы продолжаем мартовские. У нас уже был в гостях Александр Ливергант, с которым мы говорили о книге, посвященной Агате Кристи. Впереди у нас в три часа еще разговор с искусствоведом, медиевистом, нашим большим другом Михаилом Майзульсом о его новой книге. А сейчас с большой радостью представляю человека, который впервые принимает участие в «Диалогах», как это ни удивительно. Кажется – ну как, нас судьба должна была свести намного раньше… Это замечательный писатель, литературовед, ректор Литературного института Алексей Николаевич Варламов. Ваши аплодисменты. Поводов для встречи у нас было огромное количество. Алексей Николаевич, напомните мне, чтобы я не соврал, до книги о Розанове в серии «ЖЗЛ», о ком выходили ваши книги?
Алексей Варламов: Здравствуйте. Очень рад всех видеть, спасибо большое всем, кто пришел. Спасибо, что позвали. Я всегда очень люблю приезжать в Питер, это правда большое счастье. Что касается книг, написанных в серии «ЖЗЛ», то у меня их вышло, страшно сказать, восемь штук. Это восьмая. И в порядке написания они были такими: первая — Пришвин, потом был Грин, потом был Алексей Толстой, потом был Григорий Распутин, потом был Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Василий Шукшин и вот восьмая — Василий Розанов.
Н. Солодников: Мама моя.
А. Варламов: Самому не верится, самому страшно.
Н. Солодников: Почему после всех тех, кого вы перечислили, в ваших планах возник Василий Васильевич Розанов. Вот почему вы решили о нем написать?
А. Варламов: С Розановым у меня довольно сложная личная история. Мне стыдно признаться, я его узнал очень поздно. То есть, я учился в московском университете, в МГУ на филфаке, и нам про Розанова на лекциях по Серебряному веку либо ничего не рассказывали, либо я невнимательно слушал, либо я прогуливал. Во всяком случае, получив диплом, я не знал, что есть такой писатель, философ Василий Розанов, и открыл его только уже где-то там в конце восьмидесятых — в начале девяностых, когда он стал возвращаться. И я помню свое ощущение, когда я прочёл «Уединенное» и, будучи к тому моменту относительно начитанным человеком, я просто поразился, неужели так можно писать. И меня эта книга абсолютно заворожила, и фигура эта очень увлекла. И потом получалось так, что, когда я писал вот эти вот свои семь книжек серии «ЖЗЛ», которые я вам назвал, то Розанов возникал почти везде. О ком бы я ни писал, везде второстепенной, третьестепенной, еще какой-то фигурой появлялся Розанов. Розанов и Пришвин — это просто отдельная тема. Розанов и Григорий Распутин — жутко интересная тема, потому что, по сути дела, Григория Распутина мы привыкли немножко воспринимать как такую фигуру базарную, клюквенную, клубничную. А о нём писали серьезные русские философы: Бердяев, Булгаков, там тот же Пришвин писал, Мережковский, Гиппиус, Блок. И Розанов написал. Причём Розанов, в отличие от всех, написал, что называется, со знаком плюс. Да он его просто так вот приподнимал. Потом, конечно, Розанов и Андрей Платонов — отдельная тема. То есть, Розанов везде-везде у меня был, я просто понимал. Потом я написал роман такой, «Мысленный волк» – это моя попытка художественно высказаться на тему Серебряного века.
И вот все эти мои штудии в этой культуре Серебряного века, тут всё-таки документальная проза предъявляет свои жёсткие требования. Роман есть роман, там больше свободы. И в этом романе Розанов тоже фигурировал у меня в качестве одного из героев. Как бы все подталкивало меня к тому, чтобы про Розанова написать. Кроме одного: к тому моменту, написав семь книжек для серии «ЖЗЛ», я для себя твердо решил, что я писать больше не буду. Потому что, во-первых, уже хватит. Во-вторых, к тому моменту я уже стал работать ректором литинститута, это совсем другой образ жизни. Все-таки вот эти биографии писать — это надо очень глубоко погружаться, нырять в эту жизнь, ни на что не отвлекаться, там сидеть в архивах, заниматься. Ну вот ты живёшь с этим человеком. А когда ты работаешь постоянно и каждый день ходишь на работу, сложно вот так вот раздваиваться. И поэтому я сказал Андрею Витальевичу Петрову, — это был главный редактор издательства «Молодая гвардия» серии «ЖЗЛ», такой вот издатель, милостью Божьей. Замечательный человек. Скончался, к сожалению, недавно. Вот я ему сказал, что, пока меня не выгнали из ректоров, я писать ничего не буду. А потом случился ковид, и вот когда случился ковид, и у меня образовалась куча свободного времени, вот тогда я позвонил Петрову и сказал: «Ну что, написать “Розанова”?». Он говорит: «Пишите». И вот именно так весной двадцатого года я, сидя на даче, стал писать книгу про Розанова. И, собственно, так вот в течение ковида она и создавалась.
Н. Солодников: Прежде, чем мы перейдем собственно к нашему герою и каким-то подробностям его биографии, хочу задать такой абстрактный вопрос. Вот вы сказали про книгу «Уединенное», тут же можно вспомнить, конечно, книгу «Опавшие листья», которая точно так же, попадая впервые в руки человеку, действует совершенно каким-то магнетическим образом. Вот что такое есть, как минимум в этих двух книгах, которые чаще всего переиздаются, или упоминаются, или цитируются из книг Розанова всё-таки… Что есть такое, что и по сегодняшний день человека, читателя, вводит в какое-то совершенно особое состояние и заставляет видеть в этом человеке что-то близкое себе? Причём совершенно разных людей по политическим, вообще каким угодно там убеждениям.
А. Варламов: Очень правильный вопрос. Если честно, я сам этого не знаю и не понимаю, это вот какая-то тайна. Вот как с Пушкиным. Вот читаешь Пушкина и не понимаешь, чем он берет, но он так просто пишет, так у него все легко и понятно. А надо ж вот, а вот он Пушкин. Причем, понятно это только нам, в Европе понятен, скорее, Толстой, Достоевский, Чехов. Пушкин же, в общем, гораздо меньше там известен. Это вот какая-то тайна, магия слова. И я думаю, что в случае с «Опавшими листьями» и «Уединенным», но это в принципе один жанр, им изобретенный, ну можно так предположить. Ведь Розанов начинал как философ. Он вообще, строго говоря, ведь не писатель: он не написал ни одного романа, ни одной повести, ни одного рассказа. Ничего. Он философ и журналист. И как философ он начинал с того, что он написал такую толстенную книгу, которая называлась «О понимании», и в которой, по-моему, никто ничего не понял, которая абсолютно неудобоваримая, нечитаемая, кирпич такой, и которая была для него страшным провалом. И вот я всегда студентам в литинституте говорю: «Вот какие надо делать из этого выводы? Вот не получилось у вас чего-то — вы виноваты, вы не сумели завоевать читателя. Делайте выводы, как пробиться и достичь своего». И вот путь, который он проделал от этой вот неудобоваримой книги с ее длинными предложениями, периодами, тяжелыми мыслями вот к этой легкости, этой ажурности, этой изящности — вот как бы всё, что у него было, спрессовалось. Там тоже, вот говорю, как у Пушкина — все просто. Мне кажется, что в этой простоте столько энергии, столько какого-то подспудного смысла, эмоций, чувств заложено. И потом, тут надо понимать. Я не случайно пишу биографии, для меня это правда очень важная вещь, и, мне кажется, что вне своей биографии любой писатель не может быть понят. Розанов тоже.
А что такое Розанов в тот момент, когда он писал эту книгу? Это самый скандальный журналист Российской империи на тот момент, это человек с репутацией такого enfant terrible, которому до поры до времени прощали все его хулиганства. А хулиганств у него было много, потому что это человек, который действительно взрывал все условности и границы, что, в принципе, было свойственно Серебряному веку. Понятно, что вообще весь Серебряный век — это такой разлом традиционных ценностей, традиционных смыслов, скреп, традиционной культуры и так далее. Но Розанов был чемпионом в этом разламывании. Причем, тот факт, что это делал человек, который пришел в русскую литературу из консервативного лагеря и, по сути дела, оставался в этом консервативном лагере. Но, тем не менее, именно он писал самые радикальные статьи на тему религии, тему пола, тему национального вопроса. Причем, у нас всегда в России же левые и правые, западники и славянофилы, почвенники, либералы — такое вечное отделение, с которым, видимо мы просто обречены и осуждены жить. И обычно люди выбирают для себя одно или другое. Розанов был и там, и там. Вот, скажем, была газета «Новое время» (тогда газета Суворина), это была газета правая, консервативная. И была газета «Русское слово» — это была газета либеральная. И обычно люди печатались либо там, либо там. А Розанов печатался и там, и там. И в этом была какая-то необъятная широта таланта этого человека. Мне вообще иногда кажется, и об этом Бердяев писал, что Розанов похож на героев Достоевского, которые как бы зародились в сознании Достоевского и вот воплотились. И это правильно. Розанов — это такой коллективный Карамазов. Вот в нем правда присутствует все многообразие Карамазовых. То есть, это похоть Федора Павловича, это такая страстность, огонь Дмитрия, это ум, интеллект Ивана, это молитвенность и религиозность Алёши, это подлость и низость Смердякова. Вот все сплотилось в этом. А он был такой рыженький тщедушный невзрачный человечек, но все в нем вот это вот сплотилось. И самое главное в жизни Розанова, на самом деле… Я говорю, он был скандальный человек, с которым дрались, давали ему пощечины, вызывали его на дуэль, обзывали его в прессе как угодно. Это был такой очень яркий персонаж. А для него самым главным была семья. Это, конечно, отдельная тема – его личная жизнь. Первая жена, Аполлинария Суслова, возлюбленная Достоевского, вторая жена… Ну, в общем, получилось так, что в 1910 году его вторую жену разбил паралич, и для Розанова это был страшный удар. Плюс у него было такое внутреннее стойкое убеждение, что причиной тому является он. Она была очень религиозная, воцерковленная женщина, а он был хулиган, он боролся с Христом, он восставал против Христа как Евгений против Медного всадника, он писал страшные статьи, за которые его хотели отлучить от церкви. Иоанн Кронштадтский писал в своем дневнике: «Пусть Господь замкнет уста Розанова». Церковные иерархии были против него настроены, и жена очень тяжело все это переживала. Плюс эти его эротические увлечения, он был такой эротоман безусловно. И вот с ней случается это несчастье, и он считает, что это она расплачивается за его грехи. И для него это страшный момент личного страдания, огромного внутреннего страдания. И вот из этого страдания, из этого чувства вины перед женой на самом деле родилась эта книга. То есть, кажется, что это все очень просто. Кажется, я так часто говорю, и в газете, и в интернете вы найдете: Розанов — первый русский блогер. В каком-то смысле — да. Можно рассматривать «Опавшие листья» как блоги, потому что они построены очень просто: человеку пришла в голову какая-то мысль, он взял ее и записал. Еще в скобочках пометил: на извозчике, за нумизматикой, разбирая какие-то старые письма, газеты. Любой из нас может написать «Опавшие листья», а вот вы проживите розановскую жизнь, а вот вы перестрадайте столько, сколько он перестрадал, испытайте столько, сколько он испытал, как бы навлеките на себя столько гнева, возмущения, обвинений, сколько выпало на его долю. И вот тогда у вас получится то, что получилось у него.
И, конечно, реакция на эту книгу была потрясающая, мы даже себе представить не можем. Вот «Уединенное»: с одной стороны, её действительно арестовали, её просто-напросто запретили, на Розанова подали в суд и его едва за неё не посадили. Сейчас это кажется диким: ну что в ней такого уж особенного. Тем не менее, факт есть факт. Зинаида Гиппиус писала, что эту книгу надо запретить. Никому не известная поэтесса Марина Цветаева написала Розанову письмо: «Я не читала ничего другого у вас, но вы гениальны». Вот один гений почувствовал другого гения. Сергей Николаевич Дурылин, будущий ученик Розанова, написал ему такое полное любви письмо. Это очень разные люди. Горькому очень понравилась эта книга. Представьте себе, Горький, Гиппиус, Дурылин, Цветаева — этих людей невозможно объединить, невозможно найти какую-то фигуру, которая вызовет у них одинаковую степень восхищения. Такая фигура нашлась, это был Розанов.
Н. Солодников: Вот интересно, Вы сами сказали о том, что, ну, блогер-не блогер, но он точно производит впечатление человека, опередившего своё время в чём-то и так далее. А если посмотреть на европейскую традицию девятнадцатого века-начала двадцатого века, есть ли на ваш взгляд в Европе среди писателей, или философов, или публицистов фигура, сопоставимая с Розановым? С кем бы мы могли его сравнить из его европейских предшественников? Есть ли там человек, на которого он похож, как вы думаете?
А. Варламов: Это как на экзамене спросить студента, который выучил один билет. Копни в сторону — он не знает. Я, честно говоря, не настолько хорошо знаю европейскую литературу, чтобы проводить параллели с Розановым. Но у меня сейчас вылетела фамилия этого французского автора, у которого есть похожий жанр вот таких вот тоже записок, отрывочных мыслей. Насколько мне помнится, это восемнадцатый век. Или семнадцатый. Но точно не девятнадцатый. Он правда очень известный француз.
Н. Солодников: Монтень?
А. Варламов: О, Монтень, правильно. «Опыты». Вот, наверное, можно проводить параллели между Розановым и Монтенем. Хотя я не знаю, читал ли сам Розанов Монтеня и думал ли он о Монтене. Вполне возможно, что и не читал. Мне кажется, что он сам изобрел этот жанр. Вот, в принципе, он был, конечно, человек начитанный и знал западную литературу, но не был экспертом в западной литературе. Русскую литературу знал намного лучше, но ведь, заметьте, что он себя всегда всем противопоставлял. Одна из его излюбленных мыслей заключается в том, — но уже немного позже, к 1917-му году, — что это русская литература виновата в том, что случилось в России. Это вот они, — Карамзин, Грибоедов, Гоголь, особенно Гоголь. Когда случилась революция, он же написал эту знаменитую фразу: «Ты победил, ужасный хохол».
Н. Солодников: Алексей Николаевич, во всем всегда виновата, как мы теперь знаем, русская литература! Какая-то неустаревающая мысль.
А. Варламов: Ну, как вам сказать, все-таки Мережковский пишет книгу «Вечные спутники». И это такое благословение русской литературы: это наше всё, это наша вечная ценность. Бунин — тоже, да у кого угодно. Булгаков… У них-то, скорее, чувство благодарности и чувство преемственности по отношению к этой русской классической традиции. А Розанов, за редким исключением, — это, пожалуй, Пушкин, Лермонтов и Достоевский. И то у него можно найти в «Апокалипсисе нашего времени» очень резкие выпады и против Достоевского. А всех остальных он щипал: «Щедрин как матерый волк напился русской крови и отвалился в могилу». Да, это очень по-розановски – так вот припечатать какого-нибудь классика. Про Льва Николаевича Толстого он писал тоже вполне такие жёсткие обидные вещи. Поэтому я говорю, что розановская идея — это не встраивать себя, не проводить какие-то параллели с кем-то, а говорить: «Я Розанов, я один такой». Это правда, он один такой.
Н. Солодников: Раз уж вы ее вспомнили… Мы не будем так вот идти поступательно, касаться детства, отрочества, юношества. Поверьте, в этой книге все это есть, и довольно подробно, и жутко интересно, но вы сами про нее вспомнили и уже упомянули — Аполлинария Суслова. И для Розанова фигура Достоевского — это, как минимум, одна из самых центральных и важных фигур во всей его жизни. В его сожительстве, в его романе с ней – все-таки вот что это было для Розанова? Вы же сами в этой книге много об этом пишете. То есть, это, с одной стороны, конечно, невероятное влияние Достоевского и попытка буквально войти в его жизнь, как бы это странно ни звучало, через Аполлинарию Суслову. С другой стороны: что это? Искреннее чувство, привязанность к этой невероятной женщине харизматичной, которая вот так вертела такими мужчинами? Что это было?
А. Варламов: Все-таки в двух словах об Аполлинарии. Может быть, кто-нибудь не очень хорошо себе представляет. Хотя это такая, по сути, первая русская феминистка. Ну или одна из первых русских феминисток. Женщина с очень яркой интересной судьбой. О ней вышла опять же в серии «ЖЗЛ» не так давно книга Людмилы Сараскиной.
Н. Солодников: Которая написала книгу о Достоевском.
А. Варламов: Да, она написала книгу о Достоевском, но еще до этого она написала книгу о Сусловой. И ещё в девяностые годы, просто ее уже не найти, — «Возлюбленные Достоевского». А её недавно переиздала «Молодая гвардия» в серии «ЖЗЛ», и это найти можно. Но в интернете есть, на самом деле, и то, и другое. Что такое Аполлинария Суслова? Это очень интересная была девушка, она родилась в 1840 году, отец её был таким разбогатевшим крестьянином, по-моему, графа Шереметьева, которого тот отпустил на волю. И в семье было две сестры: Поля и Надя. Аполлинария и Надежда. На самом деле, обе они были замечательны. И тот факт, что сегодня Полю все-таки более или менее мы знаем, а Надю все забыли — это тоже пример такой ужасной исторической несправедливости. Потому что Надежда Прокофьевна, – о ней я тоже два слова скажу, — была первой женщиной-хирургом в России. А получить хирургическое образование в России женщинам было нельзя, и поэтому она поехала в Швейцарию учиться. Там получила образование, вернулась сюда и работала здесь. И работала в основном с женщинами. Ну понятно, такая тема, да. И при жизни она была очень известна, и просто все её боготворили и понимали, что вот это настоящая, высокая, прекрасная женская судьба. У неё была семья: был муж, были дети. То есть, это образец такой абсолютно прекрасной человеческой, женской, какой угодно жизни. Но её мало кто помнит.
У Аполлинарии всё было ровным счётом наоборот. Аполлинария была старшей сестрой, которая не стала нигде учиться, а стала заниматься литературой. И со своими первыми произведениями она пришла в журнал то ли «Время», то ли «Эпоха», — это один и тот же журнал, только он по-разному назывался, когда его запретили. Во главе этого журнала стояли два брата: одного звали Михаил, другого звали Фёдор. Их фамилия была Достоевские. Это было в тот момент, когда Фёдор Михайлович вернулся после всех своих злоключений, ссылок и всего прочего. Вернулся в Петербург, и вместе с братом они стали издавать вот этот самый журнал. И туда пришла Поля, — ей было 20 лет, — со своими первыми произведениями, которые были слабые, прямо скажем. Хотя, может, я не прав, Сараскина в своей книжке их цитирует, их там приводит, печатает — можете почитать, посмотреть. Но факт в том, что автор так понравился главному редактору, что главный редактор напечатал эти произведения. А дальше между ними начинается роман. Роман, который длится какое-то время, после чего они должны поехать вместе в Париж, но Федора Михайловича задержали здесь редакционные дела, Поля поехала в Париж одна. И когда Федор Михайлович туда приехал, Поля ему сказала: «Федя, ты немножко опоздал». То есть, случилось то, что за это время Аполлинария встретила в Париже какого-то красивого испанца, и он стал ее настоящей любовью. Федор Михайлович был её первым мужчиной, но не был первой любовью. Это была просто вот такая вот связь. А этого испанца она полюбила. И испанец ее вскоре бросил, а Федор Михайлович её утешал. Они продолжили путешествие. Аполлинария поставила условие, что дальше они будут путешествовать как брат и сестра. Федор Михайлович, скрепя сердце, согласился на это. Сохранился дневник Аполлинарии Сусловой, который называется «Годы близости с Достоевским», где она описывает, как его мучила. И впоследствии известно, что Аполлинария стала прототипом Настасьи Филипповны, возможно, Аглаи, возможно, Катерины Ивановны в «Братьях Карамазовых», наверняка Полины в «Игроке». То есть, была такая демоническая роковая женщина. И, кстати, когда Достоевский описывает судьбу Настасьи Филипповны, и вот помните, там есть такой Афанасий Иванович Тоцкий, который собственно совратил и соблазнил ту самую Настасью Филипповну, то можно это прочитать как некоторое художественное покаяние самого Федора Михайловича. Потому что, если называть вещи своими именами, он, в общем, сломал ей жизнь: он овладел ею, когда она была психологически не очень к этому готова. И он каялся. Она-то думала, что он на ней женится. А он, как человек умный, жениться на ней не хотел, он нашел себе другую жену, которая действительно была идеальной женой. Самая образцовая жена в истории русской литературы — Анна Григорьевна. А Поля была Поля. Это была женщина, с которой можно было проводить время, поехать в Париж, ещё куда-нибудь, но не жениться на ней. И она всё это тоже понимала. То есть, там был такой очень сложный замес.
Почему я об этом рассказываю? Потому что дальше на судьбе Розанова это отразится поразительным образом. В общем, короче говоря, они мучили друг друга, Фёдор Михайлович и Аполлинария, после чего они расстались и между ними еще некоторое время продолжалась переписка. Фёдор Михайлович тем временем женился. Но, даже уже будучи женатым на Анне Григорьевне, он переписывался с Аполлинарией. И Анна Григорьевна однажды перехватила их письма. Они находились в это время в Германии. И, когда она прочитала это письмо, она пришла в ужас, потому что она поняла, что её муж ещё как бы не остыл. И она очень боялась, что Полина может ворваться и разрушить их молодую семью. К счастью, этого не случилось. Аполлинария исчезла из жизни Фёдора Михайловича, и дальше каждый своим путём жил. У Аполлинарии жизнь не сложилась. Писательница из нее не получилась. Она пробовала заниматься художественным переводом, из этого тоже ничего не получилось. Она пробовала учительствовать, преподавать в школе, и даже окончила женские курсы при Московском университете. Но, когда она попробовала в городе Иванове открыть школу для девочек-сироточек, полиция запретила ей это делать, потому что у Аполлинарии была не та прическа, она не ходила в церковь, она носила какие-то там синие очки. И она жила за границей долгое время и общалась с русскими мигрантами, что тоже правда. Она долго жила в Европе и круг её знакомых — это Герцен, Огарев, Бакунин даже, и полиция об этом знала. Поэтому, в общем, её отлучили от всего, от чего можно было отлучить. Она вернулась к своему отцу в Нижний Новгород и там, в Нижнем Новгороде, она жила как такая старая дева. И ей было тридцать шесть лет уже, она была по-прежнему красивой, интересной, но, в общем, ее женская судьба не сложилась. И тут на её горизонте появляется двадцатилетний гимназист Вася Розанов, у которого была своя потрясающая драматическая предыстория, ну это уж я не буду рассказывать. А факт в том, что в Нижнем Новгороде не было более интересной женщины. Что касается Васи — он был гадким утенком. Это был великовозрастный гимназист с комплексами, с травмами, с огромным детским кошмарным опытом. Он правда в детстве очень много пережил трагических событий, и, по сути дела, она была ему таким утешением. У Толстого есть такая фраза: «Ничто так не образует молодого человека как связь с порядочной замужней женщиной». Аполлинария не была замужней и не была, наверное, порядочной, но она была очень интересной. Она была фантастической женщиной по своему жизненному опыту, темпераменту, характеру, чему угодно. И, возможно, её женский человеческий талант был нужен для того, чтобы из гадкого утёнка Розанова она сделала вот такого лебедя в каком-то смысле. Она правда ему очень много давала, по-человечески давала. И у них был роман. Да, была разница в шестнадцать лет, но он просто брал и брал от неё. И в этом смысле мне кажется, что она сыграла на каком-то этапе очень хорошую позитивную роль в его жизни. Потом он закончил гимназию на четыре года позже, чем обычно заканчивали гимназию, потому что на два года позже пошел учиться и еще два раза оставался на второй год: он плохо учился. Потом он поступил в Московский университет и на третьем курсе они поженились. Если бы история знала сослагательное наклонение, наверное, это была ошибка, им не надо было жениться. Если бы они не поженились, то Аполлинария осталась бы в русской литературе как такая муза двух гениев.
Существует теория… Даже не теория, а убеждение. И я так думал, что главным, что притягивало Розанова к Аполлинарии, был именно Достоевский. Я всегда всем студентам говорил, что Розанов, который безумно любил Достоевского, — что правда, — которому Достоевский снес крышу: он был еще гимназистом, и он ночами не спал, читая его романы. И что Розанов женился на Аполлинарии, потому что так возлюбил Достоевского, что это был способ соединиться мистическим образом с любимым писателем и чуть ли не жениться на нем. Это абсолютно устойчивое представление. И я так думал, я так считал. Но, когда вы пишете биографию, нельзя ничему верить, все факты надо по сто раз проверять. И вот, когда я стал проверять эти самые факты, и вдруг поймал себя на мысли: «А с чего мы все взяли, и я в том числе, что Розанов знал о Достоевском?». Ведь все-таки это был девятнадцатый век, это был провинциальный русский город. И что, Аполлинария будет всем направо и налево рассказывать, что в молодости она была любовницей Достоевского? Зачем? Почему? Свой дневник она не показывала никому, и Розанову в том числе. Ее дневник был найден и опубликован много лет спустя после её смерти, уже в советское время. И никакие письма, никакие документы, относящиеся к их юности, Розанова и Аполлинарии, не говорят о том, что он знал про Достоевского. Аполлинария была хороша сама по себе, и он женился на ней не из-за Достоевского, а потому что он действительно любил эту женщину. Мы на эту тему как раз говорили с Сараскиной. Это был ковид, значит, она сидела там у себя, запершись в квартире, никуда не выходила. Я сидел у себя на даче. Я звонил Сараскиной и говорю: «Ну, Людмила Ивановна, с чего вы взяли, что он знал он?». Она говорит: «Ну как, все об этом знают». Я говорю: «Ну кто все, ну покажите мне. Посмотрите его письма, там он ничего не говорит про Аполлинарию». Короче говоря, моя гипотеза заключается в том, что Розанов женился на Аполлинарии потому, что она была прекрасна сама по себе. А вот дальше, когда они поженились, у них начались большие проблемы. И проблемы эти начались, как мне представляется, в силу следующих причин. Я Сараскину спрашивал: «Зачем? Ну ладно, он влюбился во взрослую тетю, которая была ему мамочкой в каком-то смысле. Ну пускай. А ей-то зачем?». Она говорит: «Ну как зачем, ей тридцать шесть лет. В общем, у нее это последний шанс, если хотите. Ну не берёт её больше никто замуж. Вот не берёт и всё. А этот берет. Вот она замуж и вышла». Ну, предположим, что это так. Ну, так это или не так, но в чём я точно убежден: когда она выходила за него замуж или, можно сказать, женила его на себе, то она рассчитывала, что в этом супружеском союзе она будет главная, а он такой будет муж-мальчик, муж-слуга. И дальше, может быть, поначалу так все и выглядело, но начинается цепь разочарований, потому что по окончании Московского университета Розанова отправляют в город Брянск работать учителем гимназии. Брянск тогда — это даже не губернский город. Брянск — это уездный маленький заштатный город, находящийся черт знает где, в глубине Российской империи. И вот ей, которая жила в Петербурге, в Европе, ну пусть даже в Нижнем Новгороде, — это большой культурный город, — вот ей оказаться женой гимназического учителя в городе Брянске — это просто было абсолютно не комильфо. И, мне кажется, она была разочарована и раздражена. Но, мало этого, значит дальше она живет в этом городке, и вдруг выясняется, что ее муж, вот этот нелепый Вася, — писатель, он тоже что-то пишет. Она уже имела несчастье связать свою судьбу с одним писателем, который ей жизнь сломал. И вот этот второй тоже оказался типа писатель, типа философ. И она, — и это уже по документам прослеживается, — отнеслась к этому резко отрицательно. Она над ним смеялась, она его презирала за то, что он делает. А для него это было дело жизни.
Он был, на самом деле, жутко амбициозный. Он, конечно, чувствовал в себе огромную силу. Он, конечно, был страшно обижен, что его не оставили в Москве в университете на кафедре, и он горел желанием всем показать и всем отомстить. У него была сильнейшая мотивация. Он сидел в этом своем Брянске и писал вот эту самую книгу, о которой я уже говорил, которая называется «О понимании». Это был такой кирпич, в котором он хотел сказать все о жизни. Причем, интересно, он учился на историко-филологическом факультете, а книга была философская. Философского образования у него не было. Те люди, которые все-таки эту книгу прочитали, говорят о том, что это такой на самом деле изобретенный заново велосипед. То есть, он своим умом доходит до того, до чего доходили там Гегель, Кант, еще кто-то. Что, конечно, обнаруживает в нем высокую степень ума, таланта и так далее. Но это точно никому не было нужно. И вот когда эта книга была опубликована и провалилась, что сделала Аполлинария? Она расхохоталась. И вот это была на самом деле причина, по которой они расстались. Розанов впоследствии говорил о том, что Аполлинария ему изменила. Это, с моей точки зрения, бред, она ему не изменяла, и существуют документы, которые доказывают, что этого не было. А почему он придумал эту версию тоже станет понятно из дальнейшего хода их отношений. Но, в любом случае, они расстаются, и он уезжает в Елец. Она из Брянска уезжает сначала в Калугу, а потом в Нижний Новгород. Больше они никогда не встречаются, но опять же в любой книге, посвященной Розанову, Аполлинарии, вообще всей этой ситуации, мы можем прочитать, что, когда Розанов попытался во второй раз жениться, Аполлинария не дала ему развода. И как бы с этого момента начинается такая негативная деструктивная роль, которую она в его жизни начинает играть. С одной стороны, это все правда. С другой — надо очень хорошо понимать, что стоит за фразой «Аполлинария не давала ему развода». Что такое давать или не давать развод в Российской империи девятнадцатого века? Ничего, что я так долго говорю? Нормально? Значит, смотрите, разводами и свадьбами, то есть, венчанием занималась церковь. Государство этим не занималось. Церковь относилась к разводам, как мы понимаем, резко отрицательно. И в принципе их не допускала за небольшим исключением. Исключение первое — импотенция мужа или нежелание иметь детей. То есть, если женщина выходила замуж, а муж не мог сделать ее матерью или не хотел, то это могло быть поводом для развода. Понятно, потому что какое женское предназначение. Вторая причина — безвестное отсутствие одного из супругов в течение пяти лет. Если супруг или супруга куда-то уезжали, и их нет, или если он попадал в тюрьму либо на каторгу — тоже могли развести. И третья, самая распространенная, самая пикантная — это супружеское прелюбодеяние. Но здесь проблема заключалась в том, что, во-первых, прелюбодеяние надо было доказать, что, как вы понимаете, сделать достаточно сложно. И на какие только ухищрения люди не шли, чтобы это сделать. А вторая, большая даже сложность, заключалась в том, что, если супружескую пару разводили по причине прелюбодеяния одного из супругов, то консистория, то есть церковный суд, который все эти вопросы ведал и решал, выносил такое определение: тот из супругов, который виноват в супружеской измене, в прелюбодеянии, не может второй раз вступать в брак; а тот из супругов, кто не виноват, второй раз может жениться. Вот тут у меня вторая книжка, новенькая книжка про Алексея Толстого, там похожая как раз ситуация, связанная с родителями Алексея Толстого и с тайной его происхождения. Но, наверное, об этом уже не успеем сегодня поговорить, но просто говорю, что как бы два писателя абсолютно разных, но схожая проблема: измена, прелюбодеяние и так далее. То есть, это была такая важная для тогдашней жизни и часто встречающаяся вещь. И, короче говоря, когда в жизни Розанова появилась другая дама, которая была полной противоположностью Аполлинарии: кроткая, милосердная, понимающая, прощающая, составившая его человеческое счастье, с которой они стали вместе жить, рожать детей, добра наживать, то проблема заключалась в том, что они не могли официально повенчаться и закрепить свои отношения, потому что Аполлинария не давала развода. Но что значит (вернусь к этому вопросу) не давала развода. Это значит очень просто, что Розанов написал Аполлинарии: «Поля, ты старая». Что правда. К тому моменту, когда они поженились, ему было двадцать четыре, ей — сорок, вместе в браке они прожили семь лет. Потом он встречает Варвару Дмитриевну, то есть, Полине уже пятьдесят. Для девятнадцатого века пятьдесят — это правда уже очень много для женщины. И он ей говорит, отчасти справедливо со своей мужской логикой: «Ты второй раз замуж не выйдешь, а у меня жена, дети. Дети не мои, так как по закону, получается, не признаны, жена не моя получается. Поля, сделай доброе дело: признай, что ты мне изменила, нас разведут. Тебе все равно, а я смогу второй раз жениться».
Теперь встаньте на позицию Поли. Он ее бросил. Он ее бросил — не она его, он ей изменил — не она ему, и он еще хочет, гад такой, чтобы она признала прямо противоположное. Естественно, Поля отказала. И вот, собственно, с этого момента и начинается вот такая деструктивная роль, которую Поля сыграла в его судьбе. Но я не случайно стал рассказывать про Анну Григорьевну, вдову Достоевского, которая имеет к этому сюжету отношение следующее. Все эти описываемые уже события происходили в тот момент, когда Розанов переехал в северную столицу. Розанов, как мы знаем, после своих странствий по русской провинции: сначала Брянск, потом Елец, где он встретил вторую жену, потом некоторое время такой небольшой город Белый в Смоленской губернии, и потом он приезжает в Петербург. Здесь живёт сначала на Петроградской стороне, потом, когда становится более известен, переезжает на Шпалерную. Я вчера в ночи как раз ходил смотрел дом, где жил Розанов, тут же рядом все. Так вот, Розанов действительно любил Достоевского. И Розанов одну из своих первых замечательных книжек, которая принесла ему известность, посвятил именно Достоевскому. Эта книга называлась «Легенда о Великом инквизиторе». Собственно, именно Розанов придумал этот бренд «Легенда о Великом инквизиторе», у Достоевского его нет. Именно слова «легенда», я имею в виду. И Анна Григорьевна, вдова, которая была образцовой вдовой и очень внимательно следила за тем, что пишут про ее покойного мужа, прочитала книжку Розанова. Та ей очень понравилась. Анна Григорьевна написала Розанову письмо, между ними завязалась переписка. Это было, пока Розанов еще жил в провинции. Когда Розанов приехал в Петербург, они стали встречаться и ходить друг к другу в гости. И вот однажды Розанов, в очередной раз придя в гости к Анне Григорьевне, рассказал про свою семейную ситуацию. А Розанов правда дрожал за своих детей: Розанов боялся, что если с ним что-то случится, то дети, которые не имели его фамилию и не имели его отчества, не имели никаких прав ни на что, и вдова, жена, окажутся в совершенно беззащитном положении. Для него была очень трагическая штука. Собственно, она стала причиной его бунта против христианства, его отхода от церкви: именно то, что церковь не пошла ему навстречу, церковь не сделала для него исключение. Розановский бунт идёт отсюда.
И, короче говоря, Розанов рассказывает Анне Григорьевне. Что слышит Анна Григорьевна? Что женщина, которая когда-то, много лет тому назад, едва не сломала ей жизнь, потому что она могла разрушить семью, она же переписывалась с Федором Михайловичем... Вот эта самая женщина ломает теперь жизнь этому симпатичному человеку, у которого жена, у которого дети. Вот, как мне представляется, именно Анна Григорьевна рассказала Розанову, что он, Розанов, был женат на возлюбленной Достоевского. Это моя версия, доказать я ее не могу, но единственный аргумент заключается в том, что до встречи с Анной Григорьевной Розанов нигде не говорил о том, что Суслова была любовницей Достоевского. После встречи с Анной Григорьевной Розанов это говорит всегда и всем. Вот это моё такое предположение, косвенное доказательство. Но, в любом случае, вот такой сюжет получается. И что делает Анна Григорьевна? Анна Григорьевна, пользуясь своими связями, — в России же живем, а Анна Григорьевна знакома с Победоносцевым, — она обещает Розанову, что поможет, посмотрит, можно ли что-то сделать. И она действительно встречается с Победоносцевым, на что Победоносцев ей говорит, что тут и государь сделать ничего не может. И вот после этого Розанов как раз и начинает свой бунт против церкви, против Христа, и начинается такой разворот Розанова в сторону Ветхого Завета, древних религий: египетской религии, еврейской религии. Потому что, с точки зрения Розанова, они более милосердные по отношению к семье и детям, чем христианство. Потому что, как пишет Розанов, с христианством хорошо умирать, но плохо жить. То есть, из этой его личной трагедии вырастает его мировоззрение. Очень долго получилось, извините.
Н. Солодников: Ой. Не оторваться, понимаете, как интересно. Вот люди аплодируют тихонечко. Поаплодируйте погромче. Ну это роскошь. Это только, вы же понимаете, это маленькая часть этой книги — вот все, что вы сейчас услышали. У нас очень мало времени, я успею ещё один вопрос задать, я его хотел задать и всё-таки задам. Так получилось, вот прошло сто лет, и мы, как и Василий Васильевич Розанов, в какой-то момент оказываемся на пороге войны. Четырнадцатый год — начало Первой мировой войны. Не буду уже спрашивать про революцию. Вы не представляете себе вообще трагедию его смерти, как он умирает нищете и в голоде в этом Сергиевом Посаде. А сколько скандалов вокруг этих «Людей лунного света», эта книга и какой скандал вокруг неё. Эту книжку сейчас, наверное, даже переиздавать нельзя, она же попадает, наверное, под все эти запреты и так далее. Как Розанов встречает Первую мировую войну? Он кто в 1914-м году? Как он реагирует на то, что происходит, что он говорит об этом, может быть, в тех же «Опавших листьях» и так далее.
А. Варламов: Ну смотрите, Первую мировую войну Розанов приветствовал и приветствовал очень горячо. Он занимал ярко выраженную патриотическую позицию, и эта его патриотическая позиция отразилась даже не столько в «Опавших листьях», сколько в его замечательной книге, которая называется «Война 1914 года и русское возрождение». Эта книга состоит из небольших статей, которые он печатал в газете «Новое время», начиная прямо с августа 1914-го года. И, по сути дела, Розанов ликует, что Россия вступила в войну. Почему? Потому что с его точки зрения война 1914-го года имеет несколько измерений: внутреннее и внешнее. Внешнее измерение связано с тем, что, с точки зрения Розанова, это будет последняя война в истории Европы, в результате этой войны будет полностью раздавлена Германия, которую Розанов действительно не любил и считал, что Германия — это исторический враг России и источник всех зол и бедствий для России. И Россия, Франция и Англия устроят такое всеобщее благоденствие, всеобщий мир. Ну, по крайней мере, в Европе. Розанов в этом не сомневался. Но важнее для него, конечно, не мировая политика, в которой он не так много понимал, сколько внутренние русские дела. И, с его точки зрения, для внутреннего состояния России война — это невероятное благо, потому что она имеет очень сильное воспитательное начало. Потому что, с точки зрения Розанова, то сонное безразличное состояние, в которое была погружена Россия, состояние гражданского безразличия, состояние равнодушия, — вот из этого состояния война Россию выведет. Как бы война — это пробуждение России от тяжкого сна. И он пишет удивительные по красоте строки в честь русской армии, благословляет русских солдат, благословляет русских офицеров, он благословляет русское оружие, он пишет о жестокости немцев. То есть, это такая поразительная смесь пропаганды, с одной стороны… С другой стороны — это искренняя пропаганда, это не по заказу делалось, это делалось не потому, что так надо делать. Розанов никогда не писал ничего по заказу. Его можно много в чем обвинять, но он никогда точно не был продажным писакой. Он думал то, что писал. Или писал то, что думал. Другое дело, что он думал сразу несколько мыслей одновременно, и поэтому его обвиняли в противоречивости. Но всегда это было все равно искренне. И за церковь, и против церкви, и за евреев, и против евреев, — он всегда был искренним. Вот здесь за войну он был абсолютно искренен, и у него действительно удивительно поэтические строки, которые вот хоть сегодня неси на Первый канал, на Второй канал, иди в казармы. Иди и читай эти возвышенные, прекрасные, согретые его чувством, его сердцем, его душой сочинения, и это будет огромный эффект. И вот эта книга выходит и тоже пользуется большой популярностью, Розанов получает кучу восторженных писем в поддержку своей книге. Ну и, собственно, это ответ на вопрос, как Розанов встретил начало Первой мировой войны.
Н. Солодников: Ладно, уже про революцию спрашивать не буду. Дорогие друзья, вы понимаете, что за книга, и пока эту книгу и книги Розанова не отнесли, не дай бог, на Первый или Второй канал, лучше отнесите их себе домой и читайте их у себя дома. Спасибо вам огромное, Алексей Николаевич. А мы не сказали… Ой, ну давайте хотя бы два слова. Вот книжка только вышла, я ее еще не успел прочитать, но я ее уже забираю и читаю. Это книга, которая вышла в «Редакции Елены Шубиной», называется «Алексей Толстой: играть самого себя». Ну два слова.
А. Варламов: Алексей Толстой — такая полная противоположность Розанову, потому что это человек гораздо более последовательный. Это государственник, это державник. Вот Розанов, я сказал, занимал такую патриотическую позицию в начале Первой мировой войны. Но, если продолжить эту историю, то потом у Розанова наступит страшное разочарование во всем: в войне, в России, в государстве, в патриотизме. То есть, Розанов — это такой маятник, который шарахается из стороны в сторону, чего бы это ни касалось. Алексей Толстой — человек более убеждённый, более последовательный. Но жизнь его — это жизнь авантюриста, жизнь плута, жизнь циника, прагматика. Это с одной стороны. С другой стороны — человека невероятно талантливого и человека, который был дико обаятелен, в отличие от Розанова, человека, который всегда играл центральную роль при любом режиме: до революции, во время революции, в эмиграции, после революции. Алексей Толстой — это всегда центр. Это человек очень эгоистичный. С другой стороны, все писатели эгоистичны, но в нем, конечно, эгоизм достигал какой-то невероятной степени концентрации. И вот жизнь Розанова — это все-таки такая грустная история, это все-таки жизнь человека, который проиграл. Проиграл свою судьбу, проиграл свою страну, проиграл свою семью, проиграл своих детей. Так получилось.
Н. Солодников: Ну судьбу-то не проиграл. Сидим про него говорим сто лет спустя.
А. Варламов: Ну хорошо. А вот Алексей Толстой — победитель. Человек, который выиграл, который сумел преодолеть все обстоятельства, которые сыпались на его голову. То есть, они такие два клоуна, как вот у Феллини, по-моему, есть, что бывает клоун рыжий, бывает клоун белый. Вот Алексей Толстой, скорее, рыжий клоун. А Розанов, скорее, белый клоун или черный клоун. Что-то из этой истории. А скажите, а у нас жанр не предполагает, что публика вопросы задаёт?
Н. Солодников: Да у нас времени не хватает никогда, потому что один за другим. У нас предполагает, что можно сейчас подойти подписать книжки и задать вопросы в индивидуальном порядке.
А. Варламов: Можно так, да.
Н. Солодников: Алексей Николаевич, спасибо вам огромное. Две эти книги, эту я еще не читал, буду читать. Вообще, давайте мы сделаем про неё отдельный разговор через какое-то время.
А. Варламов: Давайте, с удовольствием.
Н. Солодников: А Розанова от всего сердца рекомендую, это невероятная фигура, и книга, конечно, совершенно потрясающая. Покупайте, подписывайте, подходите, задавайте вопросы. Встречаемся через полчаса с Майзульсом. Спасибо огромное.
А. Варламов: Спасибо большое, спасибо.
